Москва — Проксима
Я долго думал, постить ли этот текст на Хабр. Конечно, прежде всего это оммаж бессмертной поэме Венедикта Ерофеева «Москва — Петушки», а кодерский антураж в нем — не более чем антураж. И тем, кто не читал или не воспринял откровения Венечки, данный рассказ покажется диким и, возможно, бессвязным. А тем, кто читал и воспринял — кощунственным и, наверно, беспомощным. Но, боги, сегодня же пятница, а значит, всему есть прощение. Даже публикации такого текста на Хабре.
Утром я, конечно, никуда не лечу. Утром кто меня куда пустит, когда я — бесформенный блоб безадресных битов, готовых распасться на бессмысленные чанки, и только третья к ряду банка «Тимлидовского» огромным усилием едва держит их вместе. «Тимлидовское» отупляет, и я позволяю его себе только утром, когда тупить назначено нам рабочим графиком, который я однажды сам и составил, за что и получил тимлидовские лавры, переходящую прибавку к зарплате и три банки свежего пива, ежеутренне ожидавшие меня у трехглавого монитора.
Чтобы не так тошнило, я принялся перечитывать Код Движка. Код Движка написал Тим Сердюк, который, единственный из нас, взобрался на пик Балмера и установил там его как флаг, символ покорения и символ недостижимости, поскольку такой красоты и лаконичности код сообщал узревшему его, что не про тебя пик Балмера, потому что ты такой код не то что написать, ты все его смыслы умом охватить не сможешь, ибо они в челобайт твой не втиснутся, сколько ты это дело градусом не конфигурируй. Ведь ты имеешь дело с тем самым случаем, когда полиморфизм кода переходит в бездонность смыслов. Чистая поэзия.
Этот флаг над пиком Балмера всегда маячил нам, указывая путь и направление, но неумолимо скрывался в плотном густом непроглядном тумане, стоило подступиться к нему на расстояние двух-трех шотов.
Каждое утро мы начинали с пересброки. Не мы пересобирали Код Движка, но он пересобирал нас, всякий раз оставляя в новой, улучшенной версии.
(Сам Сердюк, закончив Движок, ушел во внутреннюю мобилизацию, оставив вместо документации кода лишь записку «хорошо весьма». И был вечер, и было утро, а Сердюка больше не было).
К 12:00 Код Движка и припасенная со вчера бутылка Pol Roger Brut, удобренная в отношении один к одному Славянским плодово-выгодным, пересобрали меня достаточно, чтобы я мог думать о Симе. Сима, Симочка, дорогая, одной тобой я живу, утра и дни предназначены для компиляции и пересборки, но вечера и ночи — одной лишь тебе, Проксиме, звёздочке, сияние которой не различить без кропотливой настройки оптики (а я настрою, будь уверенна, вот прямо сейчас приступаю), которой лишь единственной дозволено делать мне код ревью.
В 12:02 я шагнул за двери офиса в поисках ингредиентов. У меня был час обеденного перерыва и не было четкого плана. Откуда ему взяться? Настройка — дело творческое. К окончанию рабочего дня мне нужно быть в единственно допустимой Кондиции, но прийти в Кондицию одним и тем же путем дважды невозможно, впрочем, мой внутренний компас и категорический нравственный императив ни разу не обманывали меня, и в Кондиции я оказывался ежевечерне.
С 12 до 18 мне предстояло пройти внутреннее перерождение, тотальный рефакторинг, из тленного мяса стать лучезарным потоком упорядоченных битов, несущихся через эфир к ближайшей звёздочке. Я на секунду застыл между «Пятерочкой» и «Азбукой вкуса», едва заметно качнулся — и ухнул в пропасть.
Сегодня — не время для односолодового двадцатилетнего Loch Lomond, сегодня предстоит бороться с внутренними демонами и одержать над ними нелегкую победу. Базарвокзал, двести десять рублей за поллитру, балтика-девятка и верные три топора на десерт, да еще треугольные бутерброды с ветчиной, чтоб было чем блевать (это же ужас, когда нечем блевать!) и килограмм конфет «Василёк» на гостинцы — с таким набором я подошел к кассе. То были мои доспехи и мое оружие. Выходите демоны, вылазьте из моей червивой души, я готов.
И первые не замедлили явиться. «Мужик, дай сотку, домой доехать…». А я ведь не из «Азбуки вкуса» вышел. Не с аккуратно упакованным односолодовым, а с помятым лицом из «Пятерочки». На котором не написано «у меня этих соток — жопой жри». И тут же демоны вокруг кружат вертолетами, над правым ухом: «слабак, дай ему сотку, а то плюнет на спину, этот может, этот и в рыло может, и пакет с доспехами выдрать из рук, а ты будешь стоять оплеванный, обтираться, и прощай полёт к Проксиме», и над левым ухом: «зажмоть, плевать, что сотка — твой заработок за две минуты рабочего (рабочего?) времени, ты же всегда жмотом и нищебродом внутри себя был, ты лучшим друзьям жмотился помочь, зажмоть как всегда».
О, боги, где мне сил взять против этих демонов? Да, я сам их вызвал, так надо, так правильно, к схватке нельзя быть все время готовым. Но. Я ж еще не употребил как следует, всё моё оружие, все мои доспехи ещё укрыты стеклом, ещё укутаны полиэтиленом, ещё плещутся сладко в полудрёме, предвкушая грядущую битву, а битва уже началась.
«Ну, чё припух, очкарик? Сотку дай!», — повышает ставки дьявольское отродье, почуяв мою слабость. Неужели проиграю я сегодняшнюю схватку, даже не выйдя на ринг? Но нет, ангелы не оставили меня, не зря я Pol Roger Славянским удобрял. Сжалились надо мной ангелы, сжался мой пищевод, подкатило к горлу и выплеснуло фонтаном дорогое игристое вперемешку с плодово-выгодным, изрыгал я не поамя, но всего себя наизнанку выворачивал, и было во мне что-то, что испугало демонов, бросились врассыпную демоны, отпрыгнуло от меня как от чумы гадское отродье, убралось восвояси подобру-поздорову чудище обло, матерясь и повизгивая. Отдышался я и ушел с высоко поднятой головой.
Вернувшись в офис в преподнятом настроении, я сел писать функцию, к которой не мог подступиться последние полгода. Базарвокзала для старта дёрнул стопку, не закусывая. Отмыл пивную кружку и наполнил её до половины водовкой, долил почти доверху балтикой и спрыснул остатками игристого. Классический ёрш требует классической музыки. «Времена года» Вивальди — не бог весть какой изыск, но всё, что сейчас необходимо — гармония и драйв — там есть. Код струился под моими пальцами, ёрш, через трубочку, лился в моё лужёное горло, силы возвращались ко мне.
Я знал, что демоны мои тоже набираются сил, я был готов. Лишь только материал показал первые признаки сопротивления, лишь только я слегка запнулся, задумавшись, кастуется ли переменная к нужному типу, лишь только мельчайшая капелька балтийского ерша заставила меня поперхнуться, за спиной возник он, демон в продакт-аунерском обличьи.
«Я твой хозяин», — сказал демон, полностью подавляя мою волю, сжимая меня в безразмерную точку. «Я — строгая мать. Я — училка-психопатка. Я — альфа-гопник в твоем дворе. Я — ректор с приказом о твоем отчислении. Я — военком. Будешь делать то, что мне в голову взбредет». Может и не так сказал демон в продакт-аунерском обличьи, но мое превращение уже почти свершилось, я слышал больше, чем слова, я проникал в саму суть. Такую силу даровали мне ангелы и дух трех топоров, воспаривший над базарвокзалом и балтикой-девяткой с нотками игристого.
И этой силы хватило мне, чтоб на глазах босса демонов из массы, сжавшейся в точку, переродиться в чистое когерентное излучение, одной лишь поляризацией своей кодирующее всю содержащуюся во мне информацию: и утреннее «Тимлидовское», и Pol Roger Brut, и плодово-выгодное, и Базарвокзал, и балтику-девятку, и три топора, и кулёчек конфет «Василёк» на гостинцы.
Помню, когда я впервые вошел в это состояние, первый раз стал потоком битов в эфире, я забыл всё. Буквально всё. Я узрел мир будто в первый раз, как боженька, сотворивши его. Помню, больше всего меня забавляли эти воздушные колебания, происходившие всякий раз, когда физические тела шевелили губами. (Это я сейчас снова понимаю, что «шевелили губами», а тогда для меня лишь смешно изгибались границы отверстия в верхних аппендиксах физических тел) Космически… Армагеддон… Стрептококк… Аннигиляция… Свидлер… Стивидор… Карррстен Янг… было в этом щебетании что-то завораживающее.
Потом я уловил корреляцию между электро-химическими событиями внутри верхнего аппендикса и колебаниями воздуха, которые производило отверстие. Я научился предугадывать колебания по внутренним процессам за мгновения до того как… Другими словами, я угадывал слова до того, как они будут произнесены. А некоторые так и не были произнесены, но, что называется, «вертелись на языке». А сами слова я не понимал, их я тоже забыл.
Я увлекся экспериментами. Улавливал мысли, предшествующие словам, и воспроизводил их раньше, чем успевал подумавший. Учитывая, что я был невидим, это производило потрясающий и, как я сейчас понимаю, комический эффект. Каково это, вдруг услышать собственные мысли и несказанные слова?
«Нифига себе здесь цены»… «Вертел я твое задание, начальник»… «Хочу писять»… «Какой он скучный»… «Сиськи!»…
Кончилось все плохо. Один шизик решил, что я — голос с небес, наставляющий на путь истинный. Я и был голосом с небес, но озвучивал лишь его собственные мысли. «Еще не все потеряно. Надо ёбнуть по ним ядерной бомбой»… Ну да ангелы отвели.
Иначе и не знаю, как бы я к тебе сегодня летел, Симушка моя, звёздочка ласковая… А я летел. Вот теперь я был свободен, не малварь дрожащая, каковой бываю до 18:00, а обладатель таких прав и доступов, которые только у Админа всея Вселенной имеются.
Я безбожно превышал, нёсся быстрее скорости света, это приводило к нарушению принципа причинности, отчего иногда получалось, что не я пью из-за того, что жизнь на планете без Симы невыносима, а жизнь невыносима из-за того, что я пью. Безумие.
Вот я и с тобой, звёздочка моя, Проксимушка. Каждый вечер с тобой, лошадка моя. Передай конфетки нашему Кентаврику, потому что лишь его зубкам подвластны они.
А знаешь, я сегодня останусь. И не только на ночь. Надоели мне утры без тебя, осточертели они мне. Особенно адовы муки, которые называются «приходить в сознание». Когда черти свергают тебя с небес и запихивают тебя в тебя. Как попало запихивают, не церемонясь, не считаясь со структурой, архитектурой и дизайном твоими. И получаешься оттого ты — не ты, а бесформенный блоб безадресных битов, готовых распасться на бессмысленные чанки…
…и с тех пор я не приходил в сознание, и никогда не приду.
