[Перевод] Любовь и криптография
Как безопасное программное обеспечение и шифрование помогли возникнуть старомодному роману
Если я и могу что-то рассказать о нём, так это о его мягком взгляде и удивительной улыбке. Он выше меня. Он хорошо разбирается в компьютерах. Он говорит по-английски с ужасным акцентом. Он дорожит своей частной жизнью.
В 2016 году, через несколько лет после того, как начался наш простой и приятный любовный роман, мы столкнулись с проблемой. Мы решили жить вместе, и решили, что я эмигрирую в Европу. Но для этого нам нужно было доказать государственным службам прочность наших отношений. Инструкция по тому, как это делается, тяготела к современным формам взаимоотношений: связи в соцсетях, электронные письма, чаты, фотографии счастливой парочки. Он прочёл эти инструкции и показал их мне. Мы засмеялись. Наши взаимоотношения практически не оставили следов в цифровом мире. У нас ничего такого не было.
Мы встретились за несколько лет до этого на вечеринке с алкоголем после хакерской конференции. Наш общий знакомый представил нас — меня по имени, его — по псевдониму. Мне он сразу понравился. Мы немного поболтали, но мне нужно было бежать. Я договорилась с ним о встрече в конце недели, и пропустила её из-за болезни.
«Ну вот, — подумала я, — и не сложилось».
Мы внезапно встретились через несколько недель на публичном IRC-канале, и я узнала его псевдоним. IRC — это большая система чатов, нечто вроде Slack для командной строки. В общем-то, Slack — это просто модный интерфейс для IRC со всякими новыми ништяками, но без новой приватности. IRC-сервер знает всё, о чём говорят, находясь на нём, как и Slack. Я написала, что всё ещё хочу пообщаться, но он сказал, что не бывает в IRC часто. Я дала ему свой адрес в Jabber, и предложила приватную переписку. И теперь мы уже смогли початиться.
Jabber отличается от большинства протоколов децентрализованностью. Нет никакой компании Jabber с серверами Jabber, как это принято у Google или WhatsApp. Это значит, что можно использовать серверы, поднятые кем угодно, в любой стране. Моим единственным способом связи с этим загадочным человеком (о котором я не могла перестать думать) был этот Jabber-адрес, и он настроил его так, чтобы отклонять все нешифрованные сообщения. Jabber сам не занимается шифрованием, но протокол OTR (Off-The-Record) создаёт слой шифрования внутри других систем общения. Всё выглядит так, будто я звоню вам, но общаемся мы на тайном языке, известном только нам двоим. Кто-нибудь может подключиться и подслушивать, но они нас не поймут. У OTR есть ещё одно свойство, Perfect Forward Secrecy. Оно обеспечивает создание новых ключей шифрования для каждой новой сессии, так что даже если расшифровать один из них, он будет расшифрован только в тот раз. Он не даст вмешивающемуся в разговор человеку доступа к прошлым или будущим сообщениям. Это выглядит так, будто когда я звоню вам, мы каждый раз выдумывали бы новый тайный язык для общения — язык, который мы с вами понимали бы сразу.
Мы начали нашу интимную и приватную беседу в нашем текстовом мирке на двоих. И эта беседа всё ещё продолжается. Большинство клиентов Jabber достаточно умные, чтобы сообразить — если беседа шифруется, логи вести не нужно, и в нашем случае это так и есть. Все эти ранние чаты исчезли. Некоторые помню я, некоторые — он, но большая часть пропала, будто разговоры под дождём.
Я помню, что постоянно жаловалась ему — на журналистику, источники, истории, письмо, на необходимость делать что-то важное. Он всегда вроде бы участливо слушал, что проявлялось в странном языке тела, существующем в паузах чата. Он был практичным, позитивным и вдохновляющим. Я помню, что сказала ему, как я разочарована в том, что я женщины, пытающаяся писать длинные субъективные статьи, и что я чувствую, что с социальной точки зрения мне многое недоступно. Он спросил у меня про подробности, и я выдала ему список всех тех причин, по которым, как я думаю, мой пол ограничивал мою работу. Он немного помолчал, ну, а затем перепостил мне мой список, но уже в виде списка задач. Я посмотрела на экран и вздохнула. Мне хотелось заплакать, но одновременно я чувствовала, что время пришло. Я взяла этот список задач и превратила его в мой последний, самый длинный и самый лучший материал для Wired. Но он этого не помнит и просто верит мне, когда я говорю, что это было. В наш век, когда всё общение автоматически документируется, этот эпизод остался эфемерным и живёт в подвижных песках человеческой памяти — так, как когда-то вели себя все взаимоотношения.
«Мне кажется, что то, что мы храним у себя в голове, более важно», — написал он мне недавно по WhatsApp. «Ну, а по поводу точности этого — пфф». Таково его пренебрежение к его цифровой точности, и оно кое-что значит. В ежесекундном ведении логов есть какая-то юридическая достоверность, но им не хватает импрессионизма, который лучше передаёт память. Я полюбила его не по конкретным его словам или предложениям. Я влюблялась в него постепенно, с течением времени, в промежутках между словами, поддерживаемых словами. Иногда нам не нравится терять слова, но забывание убирает и поддержку фиксированного прошлого — прошлого, которое всё равно не запечатлеть в лог-файле.
Первые недели превращались в месяцы, он стал моим воображаемым другом, человеком, о существовании которого не знал больше никто. Мы говорили ежедневно, обычно через OTR, всегда в зашифрованном режиме. Когда мы передавали файлы через незашифрованные программы и сайты, мы всегда шифровали его при помощи утилит командной строки и передавали пароли через OTR.
Это было не очень легко и требовало длинных, эзотерических команд вроде
> openssl aes-256-cbc -a -salt -in for-you.mp3 -out for-you.mp3.enc
Получалось, что хотя наше общение шло через открытый интернет, эти сообщения были лишь бессмысленными кусками текста без тех паролей, которыми мы делились в чате. Я начитывала ему в микрофон поэмы и отправляла ему. Я отправляла ему изображения. Точно не помню, и найти их уже не смогу, но я помню, что мне это очень нравилось.
Я хотела найти способ общения по телефону. Мы использовали TextSecure и RedPhone (позже превратившиеся в Signal). Мы отправляли изображения друг другу — обычно я ему, и обычно это были забавные вещи, которые я встречала в течение дня.
Я очутилась в Лондоне, и в шутку (и всерьёз) попыталась добиться, чтобы он приехал в гости. Он колебался, и внёс другое предложение — встретиться чуть позже в Люксембурге. Через несколько недель я была на Gare de L’Est, восточном вокзале Парижа, с купленным за наличные билетом в руке, и садилась на экспресс до главной станции Люксембурга.
Я до сих пор не знала настоящего имени этого человека. Я даже не знала, что Люксембург — это другая страна. Мы провели чудесные выходные. Я сказала ему: «Я хочу показать тебе кино, чтобы помочь понять мою культуру и соотечественников», и показала фильм Джона Карпентера «Большой переполох в Маленьком Китае». Мы сидели на диване рядом, с ноутбуком, лежавшим на наших бёдрах, и смотрели кино. В конце он сказал, что ему очень понравилось. Днём мы гуляли в городе, сидели в парках и вместе ели еду на вынос. Мы разговаривали об интернете, активизме, журналистике и компьютерах. К концу выходных я знала, как его зовут, но всё ещё называла его по псевдониму — привычка.
Отношения до сих пор были платоническими, но я знала, что хочу большего.
Через несколько месяцев мы вместе отправились в Берлин. Стоя на балконе (мы были в квартире моего друга), ночью, я спросила, могу ли я поцеловать его, и он ответил «да».
Вскоре после этого я оказалась в сердце разразившегося в СМИ шторма, случившегося в результате трагедии. Моя жизнь взорвалась, и в промежутках между трауром и дебатами в СМИ я жила в какой-то ужасной трагикомедии, которую никак невозможно было отключить. Он стал моим укрытием, его квартира стала единственным местом, где я чувствовала себя в безопасности. Он ухаживал за мной, следил, чтобы я ела, обнимал меня, гулял со мной и позволял плакать у себя на плече. Когда наша связь могла стать достоянием общественности, он сказал, что не хочет участвовать в моих разборках со СМИ. «Если мне позвонит репортёр, я ему нагрублю», — сказал мне он. Я рассмеялась и согласилась. Мне тоже не хотелось в этом участвовать. Но и когда я уезжала, он был со мной, связываясь через построенные нами зашифрованные каналы. Я мало что помню об этом ужасном времени, но я помню, что чувствовала его безмолвное присутствие, находясь в тысячах километров от него.
Существует несколько наших совместных фотографий. Мало какие из них сделали мы сами — мы не любили сэлфи. Существующие у наших друзей фотографии мы попросили не выкладывать в онлайн.
Мы знаем, что смутная и мягкая анонимность наших взаимоотношений не будет вечной. Сомневаюсь, что у нас будет избыток цифровых каналов связи. Наши телефоны отслеживают те пути, по которым мы ходим, и они ещё долго хранятся в базах телекоммуникационных компаний (а с недавнего времени и в логах WhatsApp). Их сотовые вышки и логи GPS похожи на пути в лабиринте без стен, и эти линии сходятся и расходятся, и снова сходятся. Но то, что мы говорили во время этих прогулок, не сохраняется, даже у нас самих. Остаются только чувства, воспоминания и пути.
Эти пути уже пролегли по трём континентам, когда мы вместе путешествовали и часто наведывались к друзьям. Мы не храним отношения в секрете. Наши друзья и наши знакомые знают, что мы — пара, с небольшим уклоном в информационную безопасность. Я очень радовалась, представляя его своим друзьям и семье (сначала по псевдониму, потом по имени). Я чрезвычайно горжусь им, и у меня временами всё ещё кружится голова от того, что я провожу с ним время.
Мой роман научил меня, что наша эпоха цифровых данных отверждает проходящее время так, как раньше не бывало. У меня есть архив календарных записей и электронных писем, которые чётко свидетельствуют о времени и месте всего, что я делала. Я знаю, когда ко мне приезжал мой ребёнок, когда я в последний раз виделась с другом в Нью-Йорке, что я писала в последний раз, общаясь с мамой по e-mail. Но не с моим любимым. Для нас время более мягкое. Иногда мне кажется, что он всегда был со мной, иногда — что наши отношения только начались. Все остальные отношения в моей жизни гораздо более чётко зафиксированы.
«Каждый раз, когда я вижу старую почту, я испытываю странное чувство — будто мне больше нравится память о событии, чем точная запись о нём», — сказал мне он.
Он не имел в виду почту от меня. Мы никогда не писали друг другу e-mail.
Я расскажу вам о нём ещё кое-что. Он не терпит чуши. Он настроен на ясное и уместное общение и честность. Он редко видит смысл в намёках, особенно по важным поводам. Мы стараемся говорить друг с другом прямо. С годами через наши зашифрованные туннели мы рассказывали наши истории и объяснялись друг другу. Мы стали тихими голосами в головах друг друга. В отсутствии идеальной записи мы удовлетворились доверием.
Так оно и было в 2016 году, когда нам пришлось задокументировать наши отношения к удовольствию современного правительства. В конце инструкций, согласно которым мы могли сделать такую запись, мы обнаружили один старомодный вариант — письма от друзей и родственников, подтверждающих нашу любовь. Их мы и собрали.
Один друг писал в своём письме:
«До того, как наши пути разошлись, мы вместе ели чипсы, пили слишком много кофе и много смеялись. Увидев их здесь сегодня, я понял, как счастливы они вместе и как я рад, что они стали парой».
Другой писал:
«Я помню, как встретился с мистером **** впервые в сентябре 2013 года, когда они приехали ко мне в гости. Они произвели впечатление влюблённой парочки, и я не могу вспомнить, чтобы когда-нибудь видел её счастливее».
Не знаю, читал ли кто из чиновников эти письма — сегодня они, к сожалению, предпочитают метаданные реальной информации –, но мы прочли. Видеть, как ваши друзья и семья подтверждают вашу любовь — это лучше всех сэлфи мира.
Я получила своё гражданство, разрешение от правительства жить с моим любимым в Европе и переехала к нему.
В мае прошлого года мы снова были в Берлине. Я затащила его в музей Штази. Когда мы попали в старый офис директора, я набрала в лёгкие воздуха и сделала ему предложение. Вместо кольца я дала ему USB-ключ (купленный за наличные; что там было, я не скажу).
Он сказал «да».
Затем посмотрел на меня с удивлением, и спросил: «Ты из-за этого всю неделю была на нервах?»
«Да! Это ужасно нервирует!» — сказала я, и мы отправились попить кофе. Вот так всё и случилось.
Но вам придётся верить мне на слово.
Куин Нортон, 1973 г.р. — американская журналистка, фотограф и блогер, пишущая о хакерах, Anonymous, интеллектуальной собственности, авторских правах и интернете. Была замужем за журналистом Дэнни О'Брайаном. После развода встречалась с Аароном Шварцем, интернет-активистом и IT-визионером. Шварца обвинили в краже интеллектуальной собственности за скачивание и выкладывание в общий доступ базы данных платных научных журналов, и в 2013 году он покончил с собой, не выдержав травли.
