Ответ: что же происходит с наукой в России
Эту статью решил написать как ответ к вот этой. Не знаю, заметят ли, автор поставил какие-то лютые хабы, в которые я оффтопить не хочу.
— Слабое государственное финансирование (в % от ВВП по сравнению с миром)
— Битва титанов на верхах (Академия против министерств и ведомств)
— Русский язык публикаций (а равно и плохое знание учеными английского)
— Малая профессиональная мобильность ученых (по разным причинам молодые ученые слишком мало ездят за рубеж на стажировки и конференции)
— Бестолковое институтское образование (причем именно в плане профориентации и интеграции в реальную работу)
— Пропасть между наукой в ВУЗах и наукой в серьезных учреждениях (в качестве и организации)
— Пропасть между научной школой, созданной в НИИ, и современностью (причем это как разница в менталитете, так и потеря преемственности, смерть некоторых направлений с их носителями)
— Пропасть между наукой в центрах и регионами
— Ведомственные реформы, зачастую серьезно вредящие развитию науки
— Политика России, приводящая к политике отмены России за рубежом
Все, теперь по моему списку проблем.
Про финансирование. Конечно, легко ныть, что денег мало. Но я рекомендую взглянуть сюда и отсортировать в таблице GPD (доля ВВП на науку) по убыванию. А у нас, напомню, госсектор финансирования наибольший, то есть, коммерческих денег он прибавит несильно выше 2% в общем, а вот для США показатели наверняка улетят в космос. В заинтересованность бизнеса в отечественной науке я не верю — уже 30 лет крупный бизнес здесь основан на сиюминутных сверхприбылях, а вкладываться в технологии… штоэта. Проще за бугром готовое купить.
При этом в России действительно надо восстанавливать инфраструктуру — многие лаборатории в НИИ до сих пор выглядят именно так (чуть не прослезился, когда смотрел), требуют современного оборудования (это и до Крыма были миллионы рублей за единицу) — и это, в общем-то, заботы государства. Пока что государственные программы выглядят так, что «этот кусок денег достанется только лучшим из лучших». Нет, цифры выигранных заявок выглядят красиво (пдф). Просто если вы не обеспечите загрузку вашего ЦКП на 80% времени, не привлечете 20% внешних исследователей, не будете публиковаться с этими приборами, то и денег не будет. (прим. Я безуспешно пытался снова отыскать протокол отбора заявок, где солидные учреждения пролетали на десяток миллионов из-за того, что у них не сходились часы загруженности приборов, подсчитанные администрацией и самим ЦКП, отсутствия доверенности на замдиректора, подписавшего заявку, и прочей бюрократической дребедени. На сайте минобра по этому адресу 404).
Вообще же, это не единственный пример давления государства на РАН. Явно это слишком самобытная, да еще и наполненная уважаемыми людьми структура, с которой приходится считаться, да и имущества в виде зданий институтов и приборной базы у нее очень много. Кое-где уже возникали имущественные споры на тему, что под учеными многовато дорогой московской земли.
История с реформой и введением эффективного менеджмента под эгидой ФАНО тоже не очень приятна, особенно на фоне последовавших слов тогдашнего министра Котюкова про то, что переводы коллективов на полставки представляют собой единичные случаи (по моим наблюдениям, как раз обратное было редким исключением).
В принципе, я не хочу углубляться в эти политические аспекты — на повседневную жизнь рядового сотрудника они влияют мало (хотя недовольство ощущалось на всех уровнях). А вот что реально в силах изменить каждому из тех, кто идет в науку — это стать немного международнее.
Для меня до сих пор загадка, почему даже мое поколение стабильно дерьмово знает английский язык. Мне, собственно, всегда было плевать на какие-то правила языка, за которые бьют линейкой по пальцам в школах и вузах — все хорошо, пока я точно понимаю сказанное и написанное, и понимают меня. Учить артикли и дифтонги довольно бессмысленно, сталкиваясь с реальностью в виде онлайн-лекций американского профессора с произношением «я не успел проглотить свой биг тейсти» или менеджера по продажам реактивов, который общается с тобой такими же короткими фразами, как в чате игры. Но это факт — людям не хватает навыка, времени, смелости, желания импрувить свой инглиш.
А русский язык — это проклятие отечественной науки. Давно прошли времена, когда некоторые области советской науки были на мировом уровне, все печаталось на машинках, лежало в библиотеках, и иностранец мог заморочиться и перевести интересующую его статью с русского. Сейчас, увидев в PubMed’е под названием статьи [Article in Russian], он закроет ее с таким же раздражением, как я закрываю все польские, французские, китайские статьи. Доступ стал настолько легким, а количество научного знания столь обширным, что нет смысла учить язык каких-то эльфов, не говорящих по-английски. Английский я не считаю лучшим, или более простым и удобным языком, просто раз уж исторически он стал популярнее остальных — имеет смысл придерживаться этого стандарта.
Разумеется, такое неумение еще в советские времена привело к замыканию на себя и окукливанию публикационной активности внутри границ страны. Средний ученый приходил в ужас от необходимости писать на английском или общаться с англоязычным рецензентом. В результате многие неплохие публикации до сих пор идут в разнообразные отраслевые журналы и прочие «Вестники», не участвуя в общепринятом в мире процессе цитируемости.
На эту тему еще сразу после развала СССР грамотно присели коммерческие структуры, наладив издание переводных версий российских журналов. Автор этих строк лично носил в издательства дополнительную пачку макулатуры на тему отчуждения своих прав на текст научной статьи издательству Pleiades.inc. Все было тихо-мирно, пока в 2018 не грянула некрасивая история: академическому издательству «Наука» стало совсем нечего есть, а его ключевой тендер перекупила кипрская дочка Pleiades со словами: «ну так давайте мы и вас купим заодно))0)». Подробности истории можно прочесть здесь и в более ангажированном варианте здесь. Для восстановления деловой репутации той стороне пришлось назваться не меньше, чем спасителями российской науки, в ход также пошла тяжелая артиллерия в виде президента РАН. Но это так, забавный эпизод.
Кстати, вышеописанные переводы журналов на английский породили сложности. В Россию пришли крупные издательства и агрегаторы, вроде Web of Science и Scopus, которые рассчитывают цитируемость (импакт-факторы) журналов и присваивают им индексы, включают или исключают из своих списков (а по публикациям в журналах из этих списков у министерств тоже есть KPI для институтов и ученых). И никто нигде не может внятно ответить: Izvestiya Akademii Nauk: Seria Khimicheskaya — это основной российский журнал, и надо учитывать его цитируемость, или WOS должна считать импакт-фактор только для его переводного двойника Russian Chemical Bulletin? Это вообще один журнал или два разных? А почему у них два разных договора с авторами в двух издательствах? А что цитировать российским ученым в российских публикациях — российский или «международный»?
В общем, научные статьи достойны отдельной статьи.
Из языкового барьера, а в последнее время еще и из-за политики и вирусной нагрузки, молодые ученые из России очень маломобильны. 1000 рублей взноса и билет на поезд — не то же самое, что $250 взноса и билет на самолет. А еще надо достойно доложиться, чтобы тематика была на международном методическом уровне и страха иноязычной толпы тоже не было. Увы, мало кто в наше время может обеспечить такое своим молодым коллегам, грамотно натаскать и потратить деньги и время на все это.
Один из путей — это обращаться напрямую к иностранным профессорам, преподающим у вас в вузе (если такие есть, конечно), либо работать с теми из наших соотечественников, кто сам руководит научными группами за рубежом (в принципе таких людей немало). Но полноценная работа за рубежом — это все же для свежеиспеченных кандидатов наук.
Лично я считаю такой опыт крайне важным для развития науки в нашей стране, и к сожалению, чем меньше остается возможностей для такого научного обмена, тем хуже будет и нашей науке в том числе.
Здесь я хочу обрисовать две главные проблемы.
Первая — это преемственность поколений. Когда около 10 лет назад я пришел в (как мне казалось) науку, дела там обстояли так: есть руководители подразделений сильно пенсионного возраста, есть люди калибра с.н.с. лет за 50 и есть аспиранты/свежие кандидаты 25–30 лет. Промежуточные по возрасту отсутствовали как класс, и вполне понятно почему — я совершенно никак не могу винить людей, которые в 90-е вместо аспирантуры пошли зарабатывать стремительно обесценивающиеся деньги.
Молодежь, естественно, оказалась социально и культурно слабосовместимой с «древними совками». Но если даже отбросить то, что старый профессор, который сам учился 50 лет назад во времена еще откровенно неразвитой науки, может иметь (а может и не иметь, я встречал и очень эффективных людей) устарелые взгляды и знания, он мало что может один в плане организации науки. Написание грантов, понимание, как их правильно написать по своей теме, но под госзадания и федеральные программы развития, — это все нетривиальные хинты, которыми владеет не каждый. Именно энергичный, но нюхавший пороху молодой старший научный сотрудник из выбитого поколения мог бы решать такие задачи. Но этого нет. Профессор уходит на покой, иногда в слишком прямом смысле, магистры разбегаются, его кабинет потрошится, а дело жизни прекращается. А может быть, это научное направление было стоящим, его просто надо было осовременить литобзором аспирантки, шарящей, как пользоваться pubmed и sci-hub’ом и вытянуть чисто деньгами. Кто теперь узнает.
Вторая — это преемственность ВУЗов и научных институтов. Я, наверное, неудачный пример, поскольку работаю не по специальности. Но я могу сказать, что институт вообще никак не открыл мне глаза на то, куда я должен после него идти. Я только смутно подозревал, что наполнен заметно устаревшими знаниями, и кому я такой нужен — непонятно. Это уже сильно позже я понял, что мог прийти с улицы в любой НИИ и спокойно работать и кайфовать от осознания «работаю в науке!!!» — в 22 мне норм было жить с родителями, а зарплат выше аспирантских 7000 тогда нигде толком и не было.
Опять же, только доучившись курса до 4-го, я понял, что чтобы идти в науку, мне нужно было поступать на факультет под странным названием «Высший химический колледж РАН», где уже со 2-го курса были курсовые работы в различных НИИ. А не байтиться на красивые слова промо-буклетов про «дизайн молекул с заданными свойствами». Сейчас я могу сказать, что неприятно тратить свою жизнь на неоптимальные решения. Может быть, ВУЗы когда-нибудь перестанут вкручивать хрен в уши студентам при поступлении, а займутся помощью им в профориентации.
Еще один важный момент. Я никогда не понимал, почему «наука и образование» так часто упоминаются вместе. Во всяких анкетах, опросниках, категориях на хедхантере, и во всей остальной жизни их лепят бок о бок.
Это АБСОЛЮТНО две разные задачи. Обучить знанию и добывать его — это настолько же разные профессии, как биолог и ветеринар, как конструктор и автомеханик. Я понимаю, почему этот процесс стараются оптимизировать и заставляют отдавать знания тех же людей, кто ими обладает, но давайте быть честными: далеко не каждый ученый является при этом хорошим педагогом. Личность, характер, манера речи, привычка писать 12-м Times New Roman’ом на доске размером с пол-аудитории — это все влияет на усвоение материала. Но это -малая часть беды.
В России активно развивают, насаждают развитие науки при университетах. Автор публикации, на которую я ссылаюсь в начале, приводил в пример региональный вуз и его неэффективность. У меня вопрос:, а на хрена вообще региональному вузу научная деятельность? Я понимаю, какой-нибудь старый университет, где есть научные традиции, как во многих европейских почтенных заведениях. Но зачем делать из этого какой-то очередной карго-культ? А давайте еще вспомним, что первые европейские университеты возникли в стенах монастырей и аббатств — и тоже откроем в монастырях филиалы институтов! Чем не устраивает совершенно нормальная модель приглашенного лектора в институте? Зачем все эти потуги на научную работу на кафедре силами полутора ассистентов? Вузовская аспирантура? Почему не дать одному специализированному учреждению (ВУЗ) делать свою работу, а другому (НИИ) — свою? Не так давно был крик души про аспирантуру на Пикабу — люди офигели, стали делиться историями про покупку подарков оппонентам, как им предлагали пойти в институтскую аспирантуру бить балду после диплома за копейки, но очень мало кто способен понять, что подобный беспредел происходит именно в вузовской аспирантуре, профанированной, на понтах, насажденной искусственно. Я в НИИ не видел ничего подобного, хотя теоретически и там возможна всякая дичь, плюс есть отраслевая специфика неформальных правил и взаимоотношений, например, в медицине. Но в целом, если ты в этой системе, никто не будет трясти понтами, просить денег за защиту (кстати! вот в институте я делал на диплом подарок кафедре, да) и устраивать прочий трэш.
Гораздо важнее, чем симулировать в ВУЗах чистую науку и требовать с них показатели, приглашать современных специалистов, знающих свой предмет и текущие тренды и технологии в этой области. Чтобы не просто начитывал учебное пособие или спецкурс, а еще и разъяснял:, а вот это используется сейчас в органических светодиодах, а эта конструкция приборов совершила прорыв в масс-спектрометрии, а сейчас фирма «Цейсс» внедрила такую-то технологию на свои флуоресцентные микроскопы. Причем это можно точно так же засчитывать и профессорам, и ВУЗам в показатели эффективности — надо всего лишь немного подумать головой и поменять формулировки этих KPI.
В целом, вопрос, стоит ли идти в науку в России пока еще почти тождественен вопросу «стоит ли идти в науку в принципе». Еще не все развалено, денежные вливания туда есть, однако идет давление за сферы влияния.
Это своеобразное занятие, требующее определенного самоотрешения, содержащее много рутины, писанины, соблюдения формальностей и субординации. Крайне желательно заниматься ей в крупных региональных центрах вроде столиц нашей родины, наукоградах СО РАН и т.п. — больше денег, возможностей, тем, запасных вариантов. Нужно всегда внимательно смотреть на качество публикаций коллектива — насколько вменяемую и современную науку они делают. Это же поможет косвенно оценить деньги в распоряжении лаборатории. Хорошо, если она выигрывает крупные гранты или работает в крупных федеральных проектах и в коллаборациях с другими институтами.
Следует понимать, что это конъюнктурная отрасль. Будучи в системе, вы кормитесь от государства и отстаиваете интересы важных и пожилых дядей родом из СССР. Если это претит вашим убеждениям — зарабатывайте хорошие баллы в школе, поступайте в ВШЭ и «заводите трактор».
Следует понимать, что околофутбол околонаука приносит заметно больше денег. За зарплатой лучше идти продавать медицинское оборудование, лабораторные расходники или химреактивы, хотя в таких местах опыт работы в НИИ сильно поспособствует взаимопониманию с покупателями.
Научное сообщество содержит в себе гадюшники практ
Я очень частично согласен с изложенным, и в первую очередь потому, что в статье в ряде случаев сделаны сомнительные акценты: что-то чрезмерно выпячено, чего-то недоговорено и сделан обобщающий рукоопускающий вывод.
Я подтверждаю: в России с наукой во многих аспектах хуже, чем в развитых странах. Но в целом не безнадежно. Худшие времена сейчас позади, и они также могут быть впереди, если не принять определенные меры. Описанные в указанной статье проблемы присутствуют, но являются второстепенными, существуют скрытые ямы и посерьезнее, чем отсутствие графы «наука» в программных документах неокомсомольских движений. Давайте же я их перечислю, а также приложу свой инсайдерский взгляд на современное состояние отрасли.
Мой топ проблем российской науки
— Слабое государственное финансирование (в % от ВВП по сравнению с миром)
— Битва титанов на верхах (Академия против министерств и ведомств)
— Русский язык публикаций (а равно и плохое знание учеными английского)
— Малая профессиональная мобильность ученых (по разным причинам молодые ученые слишком мало ездят за рубеж на стажировки и конференции)
— Бестолковое институтское образование (причем именно в плане профориентации и интеграции в реальную работу)
— Пропасть между наукой в ВУЗах и наукой в серьезных учреждениях (в качестве и организации)
— Пропасть между научной школой, созданной в НИИ, и современностью (причем это как разница в менталитете, так и потеря преемственности, смерть некоторых направлений с их носителями)
— Пропасть между наукой в центрах и регионами
— Ведомственные реформы, зачастую серьезно вредящие развитию науки
— Политика России, приводящая к политике отмены России за рубежом
Но давайте не по порядку. Сначала я отвечу на тезисы предыдущей публикации.
Разбор
Неэффективные лекции — первое, что дискредитирует всю систему высшего образования перед глазами студента.
Я абсолютно согласен, что описанная «прусская система образования» изжила себя, потому что это наиболее дешевый инструмент превращения масс неграмотных крестьян в людей, что-то где-то слышавших. Но внедрение современных подходов стоит денег и требует неочевидного по результативности бодания против закрепленных образовательных стандартов. Да я бы сам десять лет назад уже давал студентам лекции в виде раздаточного материала и ссылки на онлайн-курсы, сконцентрировавшись на закреплении материала практическими заданиями. Мне как лектору из своего кармана это оплачивать? А как ректору — как мне обосновывать такой образовательно-программный беспредел перед министерством? Это требует не только запроса студентов, но чтобы эти студенты выросли, и, став доцентами на своих кафедрах, массово двинулись выбивать на это деньги и менять закостеневшие вузовские программы на современные, записывать свои лекции на цифровых платформах и т.д. Пока этот процесс только трогается с места. Впрочем, для действительно интересующегося студента это решаемая проблема.
процесс обучения 1–2 курсов не ориентирован ни на что
Он и не должен быть ни на что ориентирован. Понятно, что программисту нужна прикладная математика, химику — 4 вида химий, а когда дело дойдет до труда — он вспомнит и освежит все эти знания (а очень многие так и останутся ненужными, я, например, в жизни ничего не построил и не сосчитал в полярных координатах или ЛНДУ, и квантовая химия мне не пригодилась никак). А вот что, по моему мнению, провалено — спецкурсы, которые читают люди по написанным ими же монографиям начала 90-х (в мое студенчество — даже 70-х–80-х). Мало кто из престарелых профессоров мотивирован читать что-то на острие современного состояния отрасли. Соответственно вот тут и происходит разрыв между образованием и будущей работой, о котором говорил выше я.
Чтобы поступить в аспирантуру необходимо сдать экзамены по специальности и иностранному языку. Но после поступления в аспирантуру человеку необходимо снова пройти курс английского. Более того, оказывается, что немалое количество кандидатов наук плохо знает английский, но сдали экзамены по языку в аспирантуре на «отлично»
Извините, но это передергивание. Ежу понятно, что вступительный экзамен — это на определение «тяжести случая» и группы обучения. Кандидатский же минимум по идее предполагает написание реферата, умение переводить статью по специальности на экзамене и нормально общаться. То, во что это выродилось в наши дни — увы, результат отмирания чисто дотационных структур РАН в борьбе с государством за деньги последнего. Кафедра иностранных языков была отдельным зданием во время сдачи мной кандидатского минимума и превратилась в пару комнат на этаже общежития спустя пять лет.
Кроме этого, аспиранту при поступлении необходимо сдать экзамен по специальности. Но что делать междисциплинарным ученым? Как создавать лаборатории с междисциплинарными исследователями? Почему процесс отбора кандидатов нельзя в большей мере доверить профессору?
Вы как будто не в теме, как это работает. Последнее именно так и происходит в норме. Магистр приходит в какое-нибудь межсезонье или лето, за это время измеряется кривизна его рук и светопропускание очков на 700 нм, если за несколько месяцев он понимает, куда попал, и все равно хочет остаться — то идет в аспирантуру. Сдавать он будет специальность своего научного руководителя, если она не совпадает — отдают в формальное руководство другому научруку. Междисциплинарности вообще никак не мешают место работы и название специальности. Но если очень охота и в формальном отношении показать свою междисциплинарность — находишь второго руководителя и просишь на диссовете введенных членов (это три доктора наук по второй специальности, а не что-то NSFW). Получаешь две специальности на выходе.
В провинциальных вузах наука практически мертва. […] Моя немецкая лаба в 20 человек показывает результаты в десятки раз лучше, чем целый ВУЗ с 245 человек профессорско-преподавательского состава.
Да. Хотя в примере вы сравнили запорожец с феррари. Провинциальные вузы в любых странах тоже не будут особо конкурентоспособными с научными центрами.
Однако я вообще против того, чтобы в вузах была наука. Лучше заменить ее хорошим и современным образованием. Я ниже напишу почему.
Однако я вообще против того, чтобы в вузах была наука. Лучше заменить ее хорошим и современным образованием. Я ниже напишу почему.
Плохое техническое оснащение
Тут слияние сразу нескольких проблем. Для лохматого деда-физика, выжившего в 90-е, коричневая лампа завода «Карболит», табуретка с линолеумом на сидении и спектрофотометр из ГДР сами по себе не являются чем-то плохим. То, что это выученная нищета, момент скорее психологический, присущий поколению. Я в своей короткой жизни видел много кафедЕр и лаб, заваленных лютым количеством свирепейшего говна, от треснутых эксикаторов до коробок с ксерокопиями публикаций 70-х годов, от неработающих трансформаторов с наполовину порванной обмоткой до слипшихся в нерушимый бетон реахимовских солей в темных банках. В принципе это не мешало людям иметь там же на столе современные аналитические весы или другие приборы и сносно публиковаться в признаваемых WOS отечественных журналах, но везде более-менее деятельные молодые ученые разгребали эти авгиевы конюшни под любым предлогом. То есть, люди сами могут быть не замотивированы что-то менять в обстановке, искренне не понимая, кому мешает разваливающийся стол из ДСП и компьютер с 1 Гб оперативы и монитором 1280×1600. Особенно остро это встает, когда составляется смета на грант — почти всегда оказывается лучше купить побольше центрифужных пробирок и новые антитела. Оборудование хорошего качества вообще по ценам лежит за гранью любого финансирования, даже с серьезных грантов покупать его довольно больно. Микроскопный объектив за миллион рублей, датчик Холла модели «рассыпуха» за 10 000 — это суровая реальность узкого рынка олигополий производителей сертифицированного лабораторного оборудования. Не каждому грантодержателю такое по зубам, и проще организовать центр коллективного пользования в институте (но тут есть свои нюансы, про них ниже, где я пишу про ЦКП).
Вообще подобные вопросы по оснащению, от мебели до нормальных приборов в центре коллективного пользования должны ложиться на администрацию, а не на конкретную лабораторию. Но наверное, ни у кого не возникает иллюзий о взаимодействии бюджетных денег и АХО в госучреждениях. Не уверен, что это проблема науки в чистом виде.
Вообще подобные вопросы по оснащению, от мебели до нормальных приборов в центре коллективного пользования должны ложиться на администрацию, а не на конкретную лабораторию. Но наверное, ни у кого не возникает иллюзий о взаимодействии бюджетных денег и АХО в госучреждениях. Не уверен, что это проблема науки в чистом виде.
Проблемное и нестабильное финансирование
Для соискателя ставки все очень сильно зависит от конкретного места и связано с последними реформами тогда еще ФАНО. Условно говоря, Путин приказал увеличить ученым зарплаты, дирекции НИИ повернули голову к федеральному агентству, но денег на это им оттуда не воспоследовало. В результате очень многие не нашли ничего лучше, как перевести весь состав на 0,5, 0,2, 0,1 ставки и отрапортовать: такое же количество людей, но все на полставки, но уровень зарплат прежний, значит если бы они были на целую ставку — средние зарплаты выросли бы вдвое! Вот они и выросли, просто все на полставки сидят почему-то.
Далее, одной из статей реформ ФАНО в 2013-м было разделение институтов на 3 категории: полное бюджетное финансирование, 75% бюджетное финансирование и финансирование только по договорам. Были введены многие бредовейшие KPI, от количества статей до количества молодых ученых и количества статей к количеству молодых ученых и среднего импакт-фактора статей научных сотрудников и средних зарплат научных сотрудников и количества защит кандидатских/докторских в 5 лет, иначе — отнимут деньги/срежут финансирование/закроют диссовет/сольют с другим учреждением. Все это могли выполнить только и без того ведущие организации в своей области, для остальных это была запрограммированная смерть. Не вписались в рынок — 2.0. Понятно, что эффективный менеджмент разработал эти показатели без особой оглядки на специфику работы институтов, и выполнить некоторые вещи сложно просто из здравого смысла (откуда например регулярно брать докторов наук — это не грибы в лесу, это уже отдельный уровень посвящения себя науке, уровень далеко не каждого ученого и не факт, что есть достаточно нового научного знания в мире на данный момент для новой степени). На фоне этого понятно, что многие завлабы скорее заплатят опытным и устоявшимся членам коллектива, а не магистрам с улицы, а учитывая ограниченное количество денег и приказной порядок «высоких средних зарплат по больнице» — маловероятно спонтанное расширение коллективов ради поддержки молодежной науки в целом по стране. Завлабам и директорам нужно, чтобы насажденные сверху показатели в их стенах не падали.
Что делать в такой ситуации молодому? Искать сильную лабораторию или взаимопонимания с завлабом. О'кей, я согласен на 20 000 доплаты к аспирантским 7000, но на работу хожу с 12 до 19 и три дня. Или: я согласен посвятить свою жизнь физике, от забора и до обеда, но и платить вы мне будете с гранта по 70 000 в первый год. Второй год можете меньше, но там будет публикация со мной первым автором, и уже институт доплатит мне ПРНД. После защиты — рекомендация на зарубежную стажировку. Или вы сразу нравитесь профессору в каком-нибудь Сколтехе, Курчатнике или ВШЭ, где аспиранту платят московскую медиану за сам факт его существования. Это уже чисто вопросы призвания, на самом деле: хотите нормальных денег, хотите интересную тему, хотите пинать балду, косить от армии и получать на игры в Стиме, живя у мамы. Пока еще все эти пути открыты.
Далее, одной из статей реформ ФАНО в 2013-м было разделение институтов на 3 категории: полное бюджетное финансирование, 75% бюджетное финансирование и финансирование только по договорам. Были введены многие бредовейшие KPI, от количества статей до количества молодых ученых и количества статей к количеству молодых ученых и среднего импакт-фактора статей научных сотрудников и средних зарплат научных сотрудников и количества защит кандидатских/докторских в 5 лет, иначе — отнимут деньги/срежут финансирование/закроют диссовет/сольют с другим учреждением. Все это могли выполнить только и без того ведущие организации в своей области, для остальных это была запрограммированная смерть. Не вписались в рынок — 2.0. Понятно, что эффективный менеджмент разработал эти показатели без особой оглядки на специфику работы институтов, и выполнить некоторые вещи сложно просто из здравого смысла (откуда например регулярно брать докторов наук — это не грибы в лесу, это уже отдельный уровень посвящения себя науке, уровень далеко не каждого ученого и не факт, что есть достаточно нового научного знания в мире на данный момент для новой степени). На фоне этого понятно, что многие завлабы скорее заплатят опытным и устоявшимся членам коллектива, а не магистрам с улицы, а учитывая ограниченное количество денег и приказной порядок «высоких средних зарплат по больнице» — маловероятно спонтанное расширение коллективов ради поддержки молодежной науки в целом по стране. Завлабам и директорам нужно, чтобы насажденные сверху показатели в их стенах не падали.
Что делать в такой ситуации молодому? Искать сильную лабораторию или взаимопонимания с завлабом. О'кей, я согласен на 20 000 доплаты к аспирантским 7000, но на работу хожу с 12 до 19 и три дня. Или: я согласен посвятить свою жизнь физике, от забора и до обеда, но и платить вы мне будете с гранта по 70 000 в первый год. Второй год можете меньше, но там будет публикация со мной первым автором, и уже институт доплатит мне ПРНД. После защиты — рекомендация на зарубежную стажировку. Или вы сразу нравитесь профессору в каком-нибудь Сколтехе, Курчатнике или ВШЭ, где аспиранту платят московскую медиану за сам факт его существования. Это уже чисто вопросы призвания, на самом деле: хотите нормальных денег, хотите интересную тему, хотите пинать балду, косить от армии и получать на игры в Стиме, живя у мамы. Пока еще все эти пути открыты.
Преобладание государственного финансирования
Абзац подкреплен какой-то слабой аргументацией. «А у нас в Германии частные фонды». И что это за частные фонды — миллионеры, передающие грев своей alma mater, НКО в поддержку малоимущих талантливых студентов, фонды от богатых промышленников в развитие прикладных исследований? Это имеет большое значение.
На картинке во врезе написано, что «в России не наблюдается интереса бизнеса к инвестированию в науку». Я бы сказал, что в России не наблюдается бизнеса как такового — это либо средний бизнес, который пока еще не сидит, либо заматеревшие и легализовавшиеся представители дикого капитализма, которые сами в 90-е продали станки с отжатых заводов на металлолом ради своих особняков и мерседесов, и ждать от таких персонажей заботы о науке как минимум странно. Нет, можно убедить такого отслюнить денег — на храм, или на салон красоты племяннице, или вот этим сумасшедшим ученым — им в целом все равно. Но это не есть здоровое финансирование науки бизнесом.
Кроме того, отмечу, что разнообразные модные коммерческие научные структуры, типа Сколтеха, обмазываются современной мебелью, мониторами и учебным оборудованием по самые брови. Но они представляют собой неких провайдеров знания — приглашают профессоров, организуют учебный процесс, но не являются научной организацией в полной мере. Это хорошо именно для образования, но не для науки, которая должна иметь базу в виде научной школы, преемственности научных направлений. Без этого работа наемных коллективов по грантовым проектам — это и есть те разрозненные, фрагментированные знания, о которых автор упоминал в абзаце про высшее образование.
На картинке во врезе написано, что «в России не наблюдается интереса бизнеса к инвестированию в науку». Я бы сказал, что в России не наблюдается бизнеса как такового — это либо средний бизнес, который пока еще не сидит, либо заматеревшие и легализовавшиеся представители дикого капитализма, которые сами в 90-е продали станки с отжатых заводов на металлолом ради своих особняков и мерседесов, и ждать от таких персонажей заботы о науке как минимум странно. Нет, можно убедить такого отслюнить денег — на храм, или на салон красоты племяннице, или вот этим сумасшедшим ученым — им в целом все равно. Но это не есть здоровое финансирование науки бизнесом.
Кроме того, отмечу, что разнообразные модные коммерческие научные структуры, типа Сколтеха, обмазываются современной мебелью, мониторами и учебным оборудованием по самые брови. Но они представляют собой неких провайдеров знания — приглашают профессоров, организуют учебный процесс, но не являются научной организацией в полной мере. Это хорошо именно для образования, но не для науки, которая должна иметь базу в виде научной школы, преемственности научных направлений. Без этого работа наемных коллективов по грантовым проектам — это и есть те разрозненные, фрагментированные знания, о которых автор упоминал в абзаце про высшее образование.
В России сложно начать делать исследование в аспирантуре по своей собственной теме.
Я, честно говоря, не встречал аспирантов (вчерашних студентов), готовых к грамотному изложению собственной темы и технически подкованных к оформлению ее в виде проекта, гранта, да даже собственной диссертации. Я тоже могу привести пример истории.
Ну и скажите мне, что следует сделать с таким амбициозным «вижу цель, не вижу препятствий»? И это крайний случай, а сколько с переходом на «болонку» развелось резюме в стиле: бакалавр регионального педагогического универа по гуманитарной специальности + магистр какого-нибудь столичного вуза по биологии = хочу аспирантом в нейронауки, я же еще прошел курс на степике. Здесь я совершенно на позиции «вредного профессора», что либо человек аспирант под чутким руководством по заданной теме, либо он проявил себя еще на магистерской, знает, что делает и имеет flawless план по своей кандидатской работе далее. В ситуации, когда срыв исследований по гранту грозит возвращением денег, а за малое количество защит могут и диссовет в институте разогнать — я бы не брал в аспирантуру наивных мечтателей и авантюристов. Понимаете, естественнонаучные исследования, а тем более фундаментальные — это работа с перераздутой задачей анализа , а не задачей синтеза, здесь нельзя прийти и скреативить.
История 1
Действующие лица: профессор, завлаб (П), студент ©. Пересказываю не дословно, сжато до сути.
П: Чем вы интересуетесь?
С: Хочу делать искусственный глаз. Вот все делают матрицы, считывающие со зрительной коры, а я хочу со зрительного нерва, чтобы полностью интегрировать с нервной системой. (прим. тема очень слабо совпадает с тематикой лаборатории).
П: Ну, это очень сложная задача, и с точки зрения материаловедения, отторжения материалов, и с точки зрения считывания сигнала. В России этим почти точно никто не занимается, ну спросите на всякий случай профессора Иванова. За рубежом интеграцией нейроинтерфейса и периферических нервов занимается группа Смита, и еще Джон Доу, и все.
С: Ну да, ну я понимаю, но это очень интересно, я прям горю. Хочу сделать такое.
П: А какая у вас специальность? Чем вы занимались?
С: Я занимаюсь компьютерным моделированием экономических процессов, экономический факультет. Ну вообще я понимаю как работают математические модели процессов. Думаю, смогу смоделировать как нервная система работает.
П: А чем вы на дипломе занимались?
С: Строили экономическую модель покупки товара. Допустим, вышел ноутбук, мы моделировали прогноз, сколько человек его купит.
П: А к нам вам зачем?
С: Ну я ничего не понимаю, ни как глаз работает, ничего в этом не понимаю вообще. Поэтому хочу у вас поработать. Чтобы понять.
П: Чем вы интересуетесь?
С: Хочу делать искусственный глаз. Вот все делают матрицы, считывающие со зрительной коры, а я хочу со зрительного нерва, чтобы полностью интегрировать с нервной системой. (прим. тема очень слабо совпадает с тематикой лаборатории).
П: Ну, это очень сложная задача, и с точки зрения материаловедения, отторжения материалов, и с точки зрения считывания сигнала. В России этим почти точно никто не занимается, ну спросите на всякий случай профессора Иванова. За рубежом интеграцией нейроинтерфейса и периферических нервов занимается группа Смита, и еще Джон Доу, и все.
С: Ну да, ну я понимаю, но это очень интересно, я прям горю. Хочу сделать такое.
П: А какая у вас специальность? Чем вы занимались?
С: Я занимаюсь компьютерным моделированием экономических процессов, экономический факультет. Ну вообще я понимаю как работают математические модели процессов. Думаю, смогу смоделировать как нервная система работает.
П: А чем вы на дипломе занимались?
С: Строили экономическую модель покупки товара. Допустим, вышел ноутбук, мы моделировали прогноз, сколько человек его купит.
П: А к нам вам зачем?
С: Ну я ничего не понимаю, ни как глаз работает, ничего в этом не понимаю вообще. Поэтому хочу у вас поработать. Чтобы понять.
Ну и скажите мне, что следует сделать с таким амбициозным «вижу цель, не вижу препятствий»? И это крайний случай, а сколько с переходом на «болонку» развелось резюме в стиле: бакалавр регионального педагогического универа по гуманитарной специальности + магистр какого-нибудь столичного вуза по биологии = хочу аспирантом в нейронауки, я же еще прошел курс на степике. Здесь я совершенно на позиции «вредного профессора», что либо человек аспирант под чутким руководством по заданной теме, либо он проявил себя еще на магистерской, знает, что делает и имеет flawless план по своей кандидатской работе далее. В ситуации, когда срыв исследований по гранту грозит возвращением денег, а за малое количество защит могут и диссовет в институте разогнать — я бы не брал в аспирантуру наивных мечтателей и авантюристов. Понимаете, естественнонаучные исследования, а тем более фундаментальные — это работа с перераздутой задачей анализа , а не задачей синтеза, здесь нельзя прийти и скреативить.
Слабая обратная связь
Здесь — согласен, точнее, отсутствие этой связи. Собственно, как и с любой внутренней политикой, это спущенные сверху решения без возможностей как-то указать на их объективный вред. Мало кому понравилось оказаться научной организацией третьей категории, сложно найти логику в слиянии МАИ и МАТИ или МИТХТ и МИРЭА. Тут принцип «разделяй и властвуй» сменили на «объединяй и властвуй», в смысле, лишить учреждения самоидентификации и упростить вертикальное управление. Это не влияет сейчас напрямую на жизнь выпускника или соискателя кандидатской степени, но сильно прессует науку в целом.
Слабая культурная поддержка отечественной науки
Как уже указали в комментариях к тому посту, автор смотрит немного не в ту степь. Научные фонды в России имеют собственные молодежные гранты. Собственно говоря, никто не запрещает платить молодежи и из немолодежных проектов, а в большинстве прописано, что должно быть сколько-то молодых ученых (такой же KPI есть и на возрастной состав нынешних НИИ, к слову). Разного рода федеральных патриотических междусобойчиков, где раздают друг другу грамоты за успехи в детской аэробике и раздачу микроволновок ветеранам, это и не должно касаться.
Найти молодежную конференцию в России — не проблема, только приедь. Кстати, мне доводилось наблюдать на них старшеклассников-школьников, которых отправляют туда по вот таким молодежно-просветительским партийным разнарядкам. Без слез на это смотреть невозможно.
Найти молодежную конференцию в России — не проблема, только приедь. Кстати, мне доводилось наблюдать на них старшеклассников-школьников, которых отправляют туда по вот таким молодежно-просветительским партийным разнарядкам. Без слез на это смотреть невозможно.
Все, теперь по моему списку проблем.
Финансирование и напряжение
Про финансирование. Конечно, легко ныть, что денег мало. Но я рекомендую взглянуть сюда и отсортировать в таблице GPD (доля ВВП на науку) по убыванию. А у нас, напомню, госсектор финансирования наибольший, то есть, коммерческих денег он прибавит несильно выше 2% в общем, а вот для США показатели наверняка улетят в космос. В заинтересованность бизнеса в отечественной науке я не верю — уже 30 лет крупный бизнес здесь основан на сиюминутных сверхприбылях, а вкладываться в технологии… штоэта. Проще за бугром готовое купить.
При этом в России действительно надо восстанавливать инфраструктуру — многие лаборатории в НИИ до сих пор выглядят именно так (чуть не прослезился, когда смотрел), требуют современного оборудования (это и до Крыма были миллионы рублей за единицу) — и это, в общем-то, заботы государства. Пока что государственные программы выглядят так, что «этот кусок денег достанется только лучшим из лучших». Нет, цифры выигранных заявок выглядят красиво (пдф). Просто если вы не обеспечите загрузку вашего ЦКП на 80% времени, не привлечете 20% внешних исследователей, не будете публиковаться с этими приборами, то и денег не будет. (прим. Я безуспешно пытался снова отыскать протокол отбора заявок, где солидные учреждения пролетали на десяток миллионов из-за того, что у них не сходились часы загруженности приборов, подсчитанные администрацией и самим ЦКП, отсутствия доверенности на замдиректора, подписавшего заявку, и прочей бюрократической дребедени. На сайте минобра по этому адресу 404).
Вообще же, это не единственный пример давления государства на РАН. Явно это слишком самобытная, да еще и наполненная уважаемыми людьми структура, с которой приходится считаться, да и имущества в виде зданий институтов и приборной базы у нее очень много. Кое-где уже возникали имущественные споры на тему, что под учеными многовато дорогой московской земли.
История с реформой и введением эффективного менеджмента под эгидой ФАНО тоже не очень приятна, особенно на фоне последовавших слов тогдашнего министра Котюкова про то, что переводы коллективов на полставки представляют собой единичные случаи (по моим наблюдениям, как раз обратное было редким исключением).
В принципе, я не хочу углубляться в эти политические аспекты — на повседневную жизнь рядового сотрудника они влияют мало (хотя недовольство ощущалось на всех уровнях). А вот что реально в силах изменить каждому из тех, кто идет в науку — это стать немного международнее.
Международный языковой барьер
Для меня до сих пор загадка, почему даже мое поколение стабильно дерьмово знает английский язык. Мне, собственно, всегда было плевать на какие-то правила языка, за которые бьют линейкой по пальцам в школах и вузах — все хорошо, пока я точно понимаю сказанное и написанное, и понимают меня. Учить артикли и дифтонги довольно бессмысленно, сталкиваясь с реальностью в виде онлайн-лекций американского профессора с произношением «я не успел проглотить свой биг тейсти» или менеджера по продажам реактивов, который общается с тобой такими же короткими фразами, как в чате игры. Но это факт — людям не хватает навыка, времени, смелости, желания импрувить свой инглиш.
А русский язык — это проклятие отечественной науки. Давно прошли времена, когда некоторые области советской науки были на мировом уровне, все печаталось на машинках, лежало в библиотеках, и иностранец мог заморочиться и перевести интересующую его статью с русского. Сейчас, увидев в PubMed’е под названием статьи [Article in Russian], он закроет ее с таким же раздражением, как я закрываю все польские, французские, китайские статьи. Доступ стал настолько легким, а количество научного знания столь обширным, что нет смысла учить язык каких-то эльфов, не говорящих по-английски. Английский я не считаю лучшим, или более простым и удобным языком, просто раз уж исторически он стал популярнее остальных — имеет смысл придерживаться этого стандарта.
Разумеется, такое неумение еще в советские времена привело к замыканию на себя и окукливанию публикационной активности внутри границ страны. Средний ученый приходил в ужас от необходимости писать на английском или общаться с англоязычным рецензентом. В результате многие неплохие публикации до сих пор идут в разнообразные отраслевые журналы и прочие «Вестники», не участвуя в общепринятом в мире процессе цитируемости.
На эту тему еще сразу после развала СССР грамотно присели коммерческие структуры, наладив издание переводных версий российских журналов. Автор этих строк лично носил в издательства дополнительную пачку макулатуры на тему отчуждения своих прав на текст научной статьи издательству Pleiades.inc. Все было тихо-мирно, пока в 2018 не грянула некрасивая история: академическому издательству «Наука» стало совсем нечего есть, а его ключевой тендер перекупила кипрская дочка Pleiades со словами: «ну так давайте мы и вас купим заодно))0)». Подробности истории можно прочесть здесь и в более ангажированном варианте здесь. Для восстановления деловой репутации той стороне пришлось назваться не меньше, чем спасителями российской науки, в ход также пошла тяжелая артиллерия в виде президента РАН. Но это так, забавный эпизод.
Кстати, вышеописанные переводы журналов на английский породили сложности. В Россию пришли крупные издательства и агрегаторы, вроде Web of Science и Scopus, которые рассчитывают цитируемость (импакт-факторы) журналов и присваивают им индексы, включают или исключают из своих списков (а по публикациям в журналах из этих списков у министерств тоже есть KPI для институтов и ученых). И никто нигде не может внятно ответить: Izvestiya Akademii Nauk: Seria Khimicheskaya — это основной российский журнал, и надо учитывать его цитируемость, или WOS должна считать импакт-фактор только для его переводного двойника Russian Chemical Bulletin? Это вообще один журнал или два разных? А почему у них два разных договора с авторами в двух издательствах? А что цитировать российским ученым в российских публикациях — российский или «международный»?
В общем, научные статьи достойны отдельной статьи.
Из языкового барьера, а в последнее время еще и из-за политики и вирусной нагрузки, молодые ученые из России очень маломобильны. 1000 рублей взноса и билет на поезд — не то же самое, что $250 взноса и билет на самолет. А еще надо достойно доложиться, чтобы тематика была на международном методическом уровне и страха иноязычной толпы тоже не было. Увы, мало кто в наше время может обеспечить такое своим молодым коллегам, грамотно натаскать и потратить деньги и время на все это.
Один из путей — это обращаться напрямую к иностранным профессорам, преподающим у вас в вузе (если такие есть, конечно), либо работать с теми из наших соотечественников, кто сам руководит научными группами за рубежом (в принципе таких людей немало). Но полноценная работа за рубежом — это все же для свежеиспеченных кандидатов наук.
Лично я считаю такой опыт крайне важным для развития науки в нашей стране, и к сожалению, чем меньше остается возможностей для такого научного обмена, тем хуже будет и нашей науке в том числе.
Отсутствие преемственности
Здесь я хочу обрисовать две главные проблемы.
Первая — это преемственность поколений. Когда около 10 лет назад я пришел в (как мне казалось) науку, дела там обстояли так: есть руководители подразделений сильно пенсионного возраста, есть люди калибра с.н.с. лет за 50 и есть аспиранты/свежие кандидаты 25–30 лет. Промежуточные по возрасту отсутствовали как класс, и вполне понятно почему — я совершенно никак не могу винить людей, которые в 90-е вместо аспирантуры пошли зарабатывать стремительно обесценивающиеся деньги.
Молодежь, естественно, оказалась социально и культурно слабосовместимой с «древними совками». Но если даже отбросить то, что старый профессор, который сам учился 50 лет назад во времена еще откровенно неразвитой науки, может иметь (а может и не иметь, я встречал и очень эффективных людей) устарелые взгляды и знания, он мало что может один в плане организации науки. Написание грантов, понимание, как их правильно написать по своей теме, но под госзадания и федеральные программы развития, — это все нетривиальные хинты, которыми владеет не каждый. Именно энергичный, но нюхавший пороху молодой старший научный сотрудник из выбитого поколения мог бы решать такие задачи. Но этого нет. Профессор уходит на покой, иногда в слишком прямом смысле, магистры разбегаются, его кабинет потрошится, а дело жизни прекращается. А может быть, это научное направление было стоящим, его просто надо было осовременить литобзором аспирантки, шарящей, как пользоваться pubmed и sci-hub’ом и вытянуть чисто деньгами. Кто теперь узнает.
Вторая — это преемственность ВУЗов и научных институтов. Я, наверное, неудачный пример, поскольку работаю не по специальности. Но я могу сказать, что институт вообще никак не открыл мне глаза на то, куда я должен после него идти. Я только смутно подозревал, что наполнен заметно устаревшими знаниями, и кому я такой нужен — непонятно. Это уже сильно позже я понял, что мог прийти с улицы в любой НИИ и спокойно работать и кайфовать от осознания «работаю в науке!!!» — в 22 мне норм было жить с родителями, а зарплат выше аспирантских 7000 тогда нигде толком и не было.
История, как я это понял
Первый курс, второй семестр. Мы с одногруппником сидим в институтской библиотеке. Подходят двое, спрашивают, мол, ребят, а как взять учебник почитать, мы не знаем.
Мы удивляемся — всем в начале года раздают учебники на год, всем это разъясняют и туда стоят толпы — сложно не знать. Но объясняем. Дополнительно нам доставляет, что учебник был по физике, то есть эти два чела — второкурсники, и уже полтора года ходят вообще без собственных учебников.
Одногруппник запоминает фамилии этих парней, и в конце семестра мы смотрим баллы. У нас 100%-система, 55% — минимум допуска к сессии, 35% — допуск до сверхурочных контрольных (добора баллов до этого минимума). У тех персонажей из библиотеки что-то типа 20% и 2%. Поржали над ними и забыли.
…
Спустя лет 6 я натыкаюсь на ФИО одного из них в штатном расписании одной из лабораторий моего НИИ. Фамилия редкая, имя еще реже, ошибок быть не могло.
Мы удивляемся — всем в начале года раздают учебники на год, всем это разъясняют и туда стоят толпы — сложно не знать. Но объясняем. Дополнительно нам доставляет, что учебник был по физике, то есть эти два чела — второкурсники, и уже полтора года ходят вообще без собственных учебников.
Одногруппник запоминает фамилии этих парней, и в конце семестра мы смотрим баллы. У нас 100%-система, 55% — минимум допуска к сессии, 35% — допуск до сверхурочных контрольных (добора баллов до этого минимума). У тех персонажей из библиотеки что-то типа 20% и 2%. Поржали над ними и забыли.
…
Спустя лет 6 я натыкаюсь на ФИО одного из них в штатном расписании одной из лабораторий моего НИИ. Фамилия редкая, имя еще реже, ошибок быть не могло.
Опять же, только доучившись курса до 4-го, я понял, что чтобы идти в науку, мне нужно было поступать на факультет под странным названием «Высший химический колледж РАН», где уже со 2-го курса были курсовые работы в различных НИИ. А не байтиться на красивые слова промо-буклетов про «дизайн молекул с заданными свойствами». Сейчас я могу сказать, что неприятно тратить свою жизнь на неоптимальные решения. Может быть, ВУЗы когда-нибудь перестанут вкручивать хрен в уши студентам при поступлении, а займутся помощью им в профориентации.
Еще один важный момент. Я никогда не понимал, почему «наука и образование» так часто упоминаются вместе. Во всяких анкетах, опросниках, категориях на хедхантере, и во всей остальной жизни их лепят бок о бок.
Это АБСОЛЮТНО две разные задачи. Обучить знанию и добывать его — это настолько же разные профессии, как биолог и ветеринар, как конструктор и автомеханик. Я понимаю, почему этот процесс стараются оптимизировать и заставляют отдавать знания тех же людей, кто ими обладает, но давайте быть честными: далеко не каждый ученый является при этом хорошим педагогом. Личность, характер, манера речи, привычка писать 12-м Times New Roman’ом на доске размером с пол-аудитории — это все влияет на усвоение материала. Но это -малая часть беды.
В России активно развивают, насаждают развитие науки при университетах. Автор публикации, на которую я ссылаюсь в начале, приводил в пример региональный вуз и его неэффективность. У меня вопрос:, а на хрена вообще региональному вузу научная деятельность? Я понимаю, какой-нибудь старый университет, где есть научные традиции, как во многих европейских почтенных заведениях. Но зачем делать из этого какой-то очередной карго-культ? А давайте еще вспомним, что первые европейские университеты возникли в стенах монастырей и аббатств — и тоже откроем в монастырях филиалы институтов! Чем не устраивает совершенно нормальная модель приглашенного лектора в институте? Зачем все эти потуги на научную работу на кафедре силами полутора ассистентов? Вузовская аспирантура? Почему не дать одному специализированному учреждению (ВУЗ) делать свою работу, а другому (НИИ) — свою? Не так давно был крик души про аспирантуру на Пикабу — люди офигели, стали делиться историями про покупку подарков оппонентам, как им предлагали пойти в институтскую аспирантуру бить балду после диплома за копейки, но очень мало кто способен понять, что подобный беспредел происходит именно в вузовской аспирантуре, профанированной, на понтах, насажденной искусственно. Я в НИИ не видел ничего подобного, хотя теоретически и там возможна всякая дичь, плюс есть отраслевая специфика неформальных правил и взаимоотношений, например, в медицине. Но в целом, если ты в этой системе, никто не будет трясти понтами, просить денег за защиту (кстати! вот в институте я делал на диплом подарок кафедре, да) и устраивать прочий трэш.
Гораздо важнее, чем симулировать в ВУЗах чистую науку и требовать с них показатели, приглашать современных специалистов, знающих свой предмет и текущие тренды и технологии в этой области. Чтобы не просто начитывал учебное пособие или спецкурс, а еще и разъяснял:, а вот это используется сейчас в органических светодиодах, а эта конструкция приборов совершила прорыв в масс-спектрометрии, а сейчас фирма «Цейсс» внедрила такую-то технологию на свои флуоресцентные микроскопы. Причем это можно точно так же засчитывать и профессорам, и ВУЗам в показатели эффективности — надо всего лишь немного подумать головой и поменять формулировки этих KPI.
Выводы
В целом, вопрос, стоит ли идти в науку в России пока еще почти тождественен вопросу «стоит ли идти в науку в принципе». Еще не все развалено, денежные вливания туда есть, однако идет давление за сферы влияния.
Это своеобразное занятие, требующее определенного самоотрешения, содержащее много рутины, писанины, соблюдения формальностей и субординации. Крайне желательно заниматься ей в крупных региональных центрах вроде столиц нашей родины, наукоградах СО РАН и т.п. — больше денег, возможностей, тем, запасных вариантов. Нужно всегда внимательно смотреть на качество публикаций коллектива — насколько вменяемую и современную науку они делают. Это же поможет косвенно оценить деньги в распоряжении лаборатории. Хорошо, если она выигрывает крупные гранты или работает в крупных федеральных проектах и в коллаборациях с другими институтами.
Следует понимать, что это конъюнктурная отрасль. Будучи в системе, вы кормитесь от государства и отстаиваете интересы важных и пожилых дядей родом из СССР. Если это претит вашим убеждениям — зарабатывайте хорошие баллы в школе, поступайте в ВШЭ и «заводите трактор».
Следует понимать, что околофутбол околонаука приносит заметно больше денег. За зарплатой лучше идти продавать медицинское оборудование, лабораторные расходники или химреактивы, хотя в таких местах опыт работы в НИИ сильно поспособствует взаимопониманию с покупателями.
Научное сообщество содержит в себе гадюшники практ
