[Перевод] Охотники на волков с Wall Street. Часть 4 (и последняя)
Адаптация из книги Майкла Льюиса «Быстрые мальчики»
[Это последняя часть из серии переводов адаптации недавно вышедшей книги Майкла Льюиса. Первые три части можно прочесть тут: 1, 2, 3 — прим. перев.]В мае 2011 маленькая команда, которую сформировал Кацуяма — Ронан Райан, Роб Парк и парочка других сотрудников — сидели в офисе за одним столом в окружении приложений-призеров награды Technology Innovation Award от издания The Wall Street Journal. Департамент маркетинга RBC сообщил им о конкурсе за день до окончания подачи заявок и предложил поучаствовать — так что теперь им нужно было придумать, в какой из категорий выступать и как сделать так, чтобы программа Thor выглядела фаворитом. «Везде были бумажки», — рассказывает Парк. «Все говорили как-то неестественно, как будто вместо нас там собрались люди, недавно излечившиеся от смертельной болезни». «Это было глупо», — говорит Кацуяма, — «там даже не было подходящей категории для нас. Я думал, что в итоге мы подадим заявку в категории Другое».
Ощущение бесполезности этого занятия витало в воздухе, когда Парк заявил: «У меня появилась безумная идея». Его идея заключалась в том, чтобы выдать одной из бирж лицензию на использование технологии. Граница между брокерами с Wall Street и биржами в тот момент была размытой. Вот уже несколько лет, как брокеры с Wall Street руководили своими собственными частными биржами. Фондовые биржи, в свою очередь, предпринимали попытки (неизбежно оканчивающиеся неудачей) стать брокерами. Самые крупные биржи предлагали сервисы, позволяющие брокерам передавать им свои рыночные ордера, которые брокеры потом перенаправляли — в первую очередь, конечно своим собственным биржам, а затем всем остальным. Услугой пользовались в основном небольшие региональные брокерские конторы, у которых не было собственных маршрутизаторов, но такой «брокерский» по своей природе сервис открывал — по крайней мере в представлении Парка — новые возможности. Если бы только одна биржа обладала инструментом, защищающим инвесторов от рыночных хищников, мелкие брокеры со всей страны стекались бы туда, она могла бы встать во главе всех остальных бирж.
Забудь об этом, сказал Кацуяма. «Давай просто организуем собственную биржу».
«Мы несколько минут сидели без движения», — говорит Парк, — «уставившись друг на друга. Создать собственную биржу. Что это вообще значит?»
Несколько недель спустя Кацуяма полетел в Канаду и попытался «продать» своим боссам идею создания фондовой биржи под эгидой RBC. Затем, осенью 2011, он обсудил эту идею с парой-тройкой крупнейших финансовых управляющих в мире (из Capital Group, T. Rowe Price, BlackRock, Wellington, Southeastern Asset Management) и с несколькими влиятельными хедж-фондами (возглавляемыми Дэвидом Эйнхорном, Биллом Акманом, Дэниелом Лоуэбом). Все они отреагировали одинаково. Им нравилась идея создания фондовой биржи, которая защищала бы их от хищников с Wall Street. Они также считали, что чтобы с уверенностью утверждать, что новая биржа независима от Wall Street, в ее создании не должен участвовать банк с Wall Street. Даже такой честный, как RBC. Если Кацуяма хотел создать эталон для остальных бирж, ему нужно было уволиться с работы и начать собственное дело.
Сложности были очевидны. Ему нужны были деньги. Ему нужно было убедить множество высокооплачиваемых людей оставить свою работу на Wall Street чтобы зарабатывать малую долю от своих текущих зарплат — и, возможно даже, самим вложить в предприятие деньги. «Я задавался вопросом: Смогу ли я заполучить людей, которые мне нужны? Сколько мы сможем просуществовать без заработка? Позволит ли наше влиятельное окружение выполнить поставленную задачу?». Позволило, и команда Кацуямы последовала за ним в этом рискованном начинании.
Но ему также нужно было понять, захотят ли крупные банки с Wall Street, которые контролировали почти 70% ордеров всех инвесторов, отправлять эти ордера на по-настоящему безопасную биржу. Было бы гораздо сложнее создавать «честную» биржу, если бы банки, контролировавшие подавляющее большинство ордеров клиентов, сами не были заинтересованы в честности.
Вернемся в 2008, когда Брэд Кацуяма понял, что фондовый рынок превратился в черный ящик, внутренняя деятельность которого ускользала от понимания обычного человека, и начал искать одаренных специалистов по технологиям, которые могли бы помочь ему открыть этот ящик и разобраться в его содержимом. Он начал с Роба Парка и Ронана Райана, затем к ним присоединились другие. Одним из них был 20-летний студент младших курсов из Стэнфорда по имени Дэн Эйзен (Dan Aisen), чье резюме Кацуяма отыскал среди кучи других в RBC. Строчка, приковавшая его внимание, гласила: «Победитель Университетского Соревнования по Паззлам от Microsoft». Каждый год Microsoft спонсировала этот однодневный 10-часовой национальный мозголомный марафон. Он привлекал более тысячи юных математиков и программистов. Эйзен и трое его друзей приняли участие в соревновании в 2007 и выиграли все призы. «Это что-то вроде смеси криптографии, шифров и судоку», — говорит Эйзен. Чтобы уметь разгадывать такие паззлы, нужно обладать не только математическим складом ума, но и исключительной способностью к распознаванию паттернов. «Это частично механическая работа, а частично озарение», — говорит Эйзен. Кацуяма дал Эйзен и работу, и прозвище, Повелитель Паззлов, скоро укороченное трейдерами в RBC до имени Паз (Puz). Паз был одним из тех, кто помогал создавать программу Thor.
Выдающаяся способность Паза к решению паззлов оказалась как нельзя кстати. Создание новой биржи слегка напоминает создание казино: его автору необходимо быть уверенным в том, что клиенты не могут его использовать. Или, в худшем случае, ему нужно точно знать, как можно обыграть его систему, чтобы иметь возможность мониторить ее использование — так же, как казино следит за теми, кто считает карты во время игры в блекджек. «Ты проектируешь систему», — говорит Паз, — «и не хочешь, чтобы ее можно было обыграть». Сложность фондового рынка — со всеми его частными и публичными биржами — была в том, что их-то как раз можно было обыграть — и обыгрывали их с легкостью — сначала умные ребята из маленьких фирм, потом «проп шопы», переметнувшиеся в крупные банки с Wall Street. В этом, как полагал Паз, и заключалась проблема. С точки зрения наиболее искушенных трейдеров, фондовый рынок не был механизмом, перенаправляющим потоки капиталов к производительным предприятиям — это был паззл, который надо было разгадать. «Инвестирование — это не про то, как выиграть у системы», — говорит он. «Это про что-то совершенно другое».
Самый простой способ спроектировать фондовую биржу, которую нельзя обыграть — нанять к себе лучших из тех, кто способен это сделать, и попросить продемонстрировать свои возможности. Кацуяма не знал других чемпионов страны по разгадыванию паззлов, но вот Паз знал. Проблема заключалась в том, что никто из них никогда не работал на фондовой бирже. «Повелителям Паззлов нужен был гид», — говорит Кацуяма.
И тут на сцену вышел Константин Соколов, который когда-то помог Nasdaq создать свой алгоритм поиска соответствий — компьютер «сводивший» покупателей и продавцов. Соколов был русским, он родился и вырос в одном из городов на Волге. Он мог объяснить, почему такое количество его соотечественников приходило в высокочастотный трейдинг. Советская система образования разделяла людей на технарей и гуманитариев. А контролируемая государством экономика, ужасающая и запутанная, была пронизана разнообразными лазейками — такое окружение позволяло тем, кто смог его покорить, неплохо подготовиться к порядкам на Wall Street начала XXI века. «Такая система в нашей стране существовала 70 лет», — говорит Соколов. «Чем активнее вы взращиваете класс людей, которые знают, как обойти систему, тем больше вы получаете людей, которые умеют делать это в совершенстве».
Повелители Паззлов поначалу, возможно, об этом не задумывались, но, пытаясь спроектировать свою биржу так, чтобы инвесторы, приходящие туда, не становились жертвами трейдеров-хищников, они тем самым предугадывали различные пути, которыми высокочастотные трейдеры выходили на своих жертв. Например, эти трейдеры помогли публичным фондовым биржам создать всевозможные варианты хитроумных «типов ордеров». На Нью-Йоркской Фондовой Бирже, к примеру, создали тип ордера, который исполнялся только если противоположный ордер оказывался меньше — цель создания ордера такого типа заключалась в защите высокочастотных трейдеров от покупок небольшого количества акций от инвестора, который был готов обрушить рынок, продав эти акции по мизерной цене.
Исследуя типы ордеров, Повелители Паззлов создали таксономию хищнического поведения на фондовых рынках. Вообще говоря, похоже было, что существует три типа активностей, которые приводят к огромному количеству случаев фантастически нечестной торговли. Первый они назвали электронными опережающими сделками — трейдеры видели, что инвестор пытается что-то сделать в одном месте, и опережали его в другом (это и происходило, когда Кацуяма торговал в RBC). Второй тип они назвали «рибейт-арбитраж» — он осуществлялся с использованием легальных «откатов», или рибейтов, как их называли в индустрии. Рибейты были следствием усложнений, направленных на то, чтобы извлечь выгоду из любых «узких мест» системы: биржи предлагали рибейты, в реальности не обеспечивая их ликвидность, которая, предположительно, и должна была быть их основным козырем. Третий тип активности, по всей вероятности наиболее распространенный, они назвали арбитраж на вялом рынке. Он возникал, когда высокочастотный трейдер получал возможность узнать об изменении цен на одной бирже и «срывал» торги на других биржах прежде, чем биржи были способны отреагировать на это. Такое случалось круглые сутки, ежедневно, и, по всей вероятности, этот тип активности генерировал за год гораздо больше прибыли, нежели все остальные типы вместе взятые.
Все три хищнические стратегии зависели от скорости. И самая первая, еще незрелая идея противостоять им возникла именно у Кацуямы: все старались подобраться к биржам как можно ближе — так почему бы не попробовать отдалить «хищников» от биржи на максимально возможное расстояние? Отдалить себя от остальных и не позволить никому приблизиться. Идея заключалась в том, чтобы поместить биржевые машины, занимающиеся поиском соответствий между ордерами на покупку и продажу, на значительном расстоянии от тех мест, из которых трейдеры подключались к биржам (эти места называются еще точками присутствия) и требовать от каждого, кто хотел торговать на бирже, подключаться к ней из определенной точки присутствия. Если вы помещаете каждого участника рынка на значительное расстояние от биржи, то можете нивелировать практически все, если не абсолютно все преимущества, которые может обеспечить скорость. В компании уже решили, что машины, занимающиеся поиском соответствий, будут располагаться в Вихокене (там им предложили хорошую цену на места в дата-центре). Единственный вопрос заключался в следующем: где будет расположена точка присутствия? Кто-то предложил: «Пусть будет в Небраске», однако в компании понимали, что будет очень непросто заставить и без того неохотно сотрудничающие банки с Wall Street подключиться к их рынку, если банкам придется еще и отправлять своих людей в Омаху. Хотя, вообще-то, не было никакой необходимости кому-либо ехать в Небраску. Задержка, необходимая для их новой биржи, как только на ней исполнялся клиентский ордер на покупку, должна была лишь помешать высокочастотным трейдерам вступить в гонку за акциями на других биржах — то есть воспрепятствовать проведению электронных опережающих сделок. Необходимая задержка, как выяснилось, должна была составлять 320 микросекунд; за такое время они должны были, в худшем случае, передать сигнал на самую отдаленную от них биржу — Нью-Йоркскую Фондовую, которая находилась в Махвахе. На всякий случай они округлили время задержки до 350 микросекунд.
Чтобы создать 350-микросекундную задержку, им нужно было поместить новую биржу примерно в 38 милях от того места, из которого брокерам позволялось осуществлять доступ к бирже. И это было проблемой. Закрыв одну хорошую сделку в Вихокене, они получили новое предложение: организовать точку присутствия в Секаукусе. Два дата центра были расположены менее, чем в 10 милях друг от друга, и там уже арендовали площади другие фондовые биржи и все высокочастотные трейдеры («Мы шли прямо в логово льва», — говорит Райан). Блестящее решение пришло в голову одному из новых сотрудников, Джеймсу Кейпу (James Cape), который недавно присоединился к проекту, покинув фирму, занимавшуюся высокочастотным трейдингом: нужно было смотать кабели с оптоволокном. Вместо того, чтобы пользоваться прямым кабелем, проходящим из одной точки в другую, почему бы не смотать 38 миль оптоволокна в катушку размером с обувную коробку и не подсоединить их к основному кабелю для имитации эффекта передачи информации на расстояние? Так они и поступили.
Создать условия для честной игры оказалось удивительно просто. Они не продавали никаким трейдерам или инвесторам право перемещать свои компьютеры поближе к бирже и не предоставляли никому выделенного доступа к биржевой информации. Они не выплачивали рибейты брокерам или банкам, которые отправляли ордера; вместо этого они взимали равную плату с обеих сторон каждой сделки в размере девяти сотых цента за акцию (или девяти милов) [мил — сокр. от mille — «тысячная доля» — прим. перев.]. Они предоставляли всего три типа ордеров: маркет ордер, лимит ордер и Mid-Point Peg ордер — выставление такого ордера значит, что ордер инвестора оставался между текущей ценой покупки и ценой продажи любой акции. Если бы акции Procter&Gamble котировались на широком рынке по цене 80–80,02 (купить акции можно было за $80,02, а продать за $80), Mid-Point Peg ордер торговался бы по цене $80,01. «Это что-то вроде возможности выставить честную цену», — говорит Кацуяма.
Наконец, чтобы быть уверенными в том, что их собственные мотивы остаются в полном соответствии с потребностями инвесторов, новая биржа запретила кому бы то ни было, кто мог торговать на ней напрямую, владеть частью биржи: все ее собственники были обычными инвесторами, все свои ордера передававшими брокерам.
Но крупные банки с Wall Street, контролировавшие большинство всех ордеров инвесторов на фондовых рынках, играли в этой картине гораздо более запутанную роль, нежели онлайн-брокеры, подобные TD Ameritrade. Банки с Wall Street контролировали не только ордера и их информационную ценность, но и темные пулы, на которых эти ордера могли быть исполнены. Банки применяли различные подходы для того, чтобы извлечь максимальную выгоду из ордеров своих клиентов. Все они стремились пересылать ордера в первую очередь на свои темные пулы ликвидности, а уже потом направлять их на широкий рынок. Внутри темного пула банк мог торговать против этих же ордеров либо мог продавать выделенный доступ к темному пулу высокочастотным трейдерам. В любом случае, ценность пользовательских ордеров монетизировалась — крупными банками с Wall Street к собственной же выгоде. Если банк не мог исполнить ордер в собственном темном пуле, он перенаправлял ордер в первую очередь на биржу, которая платила самый высокий рибейт.
Если Повелители Паззлов были правы, и новая биржа действительно была спроектирована так, чтобы нивелировать преимущество в скорости, она могла уменьшить информационную ценность рыночных ордеров инвесторов до нуля. Если ордера не могли использоваться на этой новой бирже, а информация, которую они содержали о торговых намерениях инвесторов, становилась бесполезна, то кто в таких условиях будет платить за право исполнить их? Крупные банки с Wall Street и онлайн-брокеры, которые направляли рыночные ордера инвесторов на новую биржу, таким образом, отказывались бы от миллиардных прибылей. А это, как понимали все вовлеченные в процесс, не могло произойти без борьбы.
Их новой бирже нужно было имя. Они назвали ее Investors Exchange (биржа инвесторов) — название затем сократилось до аббревиатуры IEX. До открытия биржи, 25 октября 2013, 32 ее сотрудника выдвинули предположения о том, какими объемами акций они будут торговать в первый день и в первую неделю работы. Среднее количество по предположениям должно было составить 159 500 акций в первый день и 2,75 миллионов акций в первую неделю. Ниже всех оценил возможности биржи лишь один сотрудник, которому никогда не доводилось участвовать в создании фондового рынка с нуля: он предположил, что объемы торгов составят 2 500 акции в первый день и 100 000 акций в первую неделю. Из почти 100 банков и брокерских компаний, находившихся на разных этапах оформления соглашения о подключении к IEX (большинство из них были небольшими предприятиями), только 15 были готовы к совместной работе в день открытия биржи. Кацуяма предположил, или, возможно, понадеялся, что биржа будет торговать 40–50 миллионами акций в день к концу первого года работы — такие объемы торгов нужны были, чтобы покрыть издержки биржи. Если бы этого не удалось, встал бы вопрос о том, сколько биржа сможет просуществовать. Кацуяма думал, что их намерение создать пример честного финансового рынка — и, быть может, изменить культуру Wall Street — может занять больше года. И, как он заявил: «Все закончится, когда у нас совсем не останется денег».
В первый день объемы торгов на IEX составили 568 524 акции. Большая их часть пришла из региональных брокерских компаний и брокеров с Wall Street, у которых не было темных пулов — RBC и Sanford C. Bernstein. За первую неделю работы объемы торгов перевалили за 12 миллионов акций. В течение каждой последующей недели эти цифры понемногу росли, пока, к концу третьей недели декабря, IEX не стала торговать 50 миллионами акций в неделю. В среду, 18 декабря, на бирже были проданы и куплены 11 827 232 акций. Но биржа все еще получала сравнительно немного ордеров от крупных банков. Goldman Sachs, к примеру, подключился к бирже, но ордера от него приходили партиями крошечных размеров, задерживались на бирже несколько секунд, а потом покидали ее.
Первый «нехарактерный» для крупных банков рыночный ордер Goldman пришел в IEX 19 декабря 2013 в 15 часов 9 минут 42 секунды 662 миллисекунды 361 микросекунду 406 наносекунд. Каждый, кто находился в однокомнатном офисе IEX, когда пришел этот ордер, понял, что происходит что-то необычное. Экраны компьютеров по мере того, как информация распространялась по рынку, высветили совершенно нехарактерные изображения — отмечая, что ордера задерживаются на бирже достаточно долго, чтобы начать ими торговать. Один за другим сотрудники вставали со своих мест. Шум голосов в офисе нарастал.
»15 миллионов!», — прокричал кто-то на 10-й минуте всплеска рыночной активности. За 331 минуту — с момента открытия биржи утром — через нее прошло не более 14 миллионов акций.
«Двадцать миллионов!»
«Тридцать миллионов!»
«Мы только что опередили AMEX», — воскликнул Джон Скволл (John Schwall), CFO, имея в виду Американскую Фондовую Биржу. «Мы опередили AMEX по доле рынка».
«А ведь мы дали им фору в 120 лет», — заявил Райан, несколько вольно обращаясь с историей. Кто-то однажды подарил ему 300-долларовую бутылку шампанского. Он сказал Скволлу, что она стоила $100, потому что Скволл не хотел, чтобы кто-либо из сотрудников IEX принимал подарки дороже этой суммы от посторонних. Райан выудил контрабандную бутылку из под стола и нашел одноразовые стаканчики.
Кто-то положил трубку телефона и произнес: «Это были из J.P. Morgan, спрашивали, что только что произошло. Они говорят, что им, возможно, нужно что-то сделать».
Кто-то еще положил трубку. «Звонили из Goldman. Говорят, что даже не пытались играть по-крупному. Сказали, что крупная игра начнется завтра».
J.P. Morgan, другими словами, могли начать перенаправлять торги их инвесторов на IEX, а Goldman были готовы направлять на биржу еще больше ордеров, чем это уже было сделано.
«Сорок миллионов!»
Через 51 минуту после того, как Goldman Sachs дали им первый честный шанс поработать с ордерами клиентов Wall Street, работа на фондовом рынке США остановилась. Кацуяма вышел из торгового зала в свой небольшой офис, отделенный от зала стеклянными перегородками. Он задумался над тем, что только что произошло. «Нам нужно было, чтобы кто-то, поработав с нами, сказал: «Вы правы», — произнес он. «Это значит, что Goldman Sachs с нами согласились. Теперь другие не смогут это игнорировать. Они не смогут изолировать нас». Потом он моргнул и сказал: «Да я бы мог сейчас, черт побери, заплакать».
Ему только что представилась картина будущего — он в этом был уверен. Если Goldman Sachs готовы дать инвесторам понять, что этот новый рынок был лучшим вариантом для честных и стабильных торгов, другие банки будут вынуждены поступить так же. Чем больше ордеров будут идти через IEX, тем лучше будет опыт инвесторов от работы с биржей и тем труднее будет банкам обходить стороной этот новый, более честный рынок.
IEX обозначила свою точку зрения: чтобы адекватно функционировать, финансовому рынку не нужно подстраиваться под чьи-то интересы. Ему не нужны платежи за совместное размещение и поток ордеров и любые другие нечестные преимущества, которыми обладает небольшая группа трейдеров. Все, что ему нужно — чтобы инвесторы брали на себя ответственность за понимание рынка, а затем приняли на себя управление им. «Суть рынка», — поясняет Кацуяма, — «в инвесторах, объединяющихся вместе, чтобы торговать».
Три недели спустя, через два месяца после открытия IEX, 14 человек — исполнительные директора или ведущие трейдеры ряда крупнейших мировых финансовых компаний — собрались в переговорной на одном из последних этажей манхэттенского небоскреба. Вместе они контролировали примерно $2,6 триллиона инвестиций в фондовые рынки или около 20% всего рынка США. Они прилетели сюда из разных уголков страны, чтобы услышать, как Кацуяма объяснит то, что он узнал о фондовом рынке США с тех пор, как IEX открылась для торгов. «Это отличное место, чтобы со всем разобраться», — заявил Кацуяма. «Это вам не наблюдать за происходящим, стоя в стороне. Нам нужно было быть в игре, чтобы увидеть ее во всей красе».
Он понял то, как сильно рынок хотел остаться в тени. Несмотря на действия Goldman, многие крупные банки не последовали инструкциям инвесторов, своих собственных клиентов, которые хотели посылать ордера на IEX. Немногие инвесторы, находившиеся в комнате, об этом знали; остальные же увидели картину целиком и полностью. Один из них сказал: «Когда мы говорили им, что хотим, чтобы наши ордера направлялись на IEX, они отвечали: «Зачем вам это? Мы сами можем все сделать!». После первых шести недель работы IEX крупный банк с Wall Street случайно проболтался важному инвестору, что не направил ни одного ордера на IEX — несмотря на явные требования последнего это сделать. Другой менеджер крупного взаимного фонда подсчитал, что когда он советовал банкам направлять ордера на IEX, они следовали совету «самое большее в 10% случаев». Четвертому инвестору три крупных банка заявили, что не хотят подключаться к IEX, потому что не желают платить своим вендорам взнос в $300 в месяц за соединение.
Другие банки вели себя в основном пассивно-агрессивно, но были случаи и явно выраженной агрессии. Кацуяма слышал, что сотрудники Credit Suisse распространяли слухи о том, что IEX не была независимой биржей — якобы, ей владел банк RBC — и потому IEX была лишь инструментом для крупного банка. Он также слышал, что крупные банки с Wall Street уже просят инвесторов не заставлять их направлять ордера на IEX: задержка в 350 микросекунд, которую использовали в IEX, чтобы расстраивать планы рыночных хищников, делала эту биржу слишком медленной.
Незадолго после открытия торгов IEX опубликовала статистику, показывающую, в общих чертах, что происходило до этого на рынке. Несмотря на все старания банков с Wall Street, средний объем торгов IEX безусловно превышал торги на любой бирже, будь то биржи частные или публичные. Торги на IEX, кроме того, в четыре раза чаще, чем на других биржах, осуществлялись по цене, средней между текущей рыночной ценой покупки и продажи — это говорило о том, что цена, на которую соглашалось большинство, была справедливой. Несмотря на нежелание крупных банков с Wall Street направлять ордера на IEX, новая биржа уже выставляла темные пулы ликвидности и публичные биржи в неприглядном свете — даже исходя из их собственных притянутых за уши стандартов.
Кацуяма объявил о том, что готов ответить на вопросы.
Кто-то спросил: «Вы стали думать о [высокочастотных трейдерах] иначе после открытия биржи?»
«После того, как мы открылись, я стал ненавидеть их куда меньше», — ответил Кацуяма. «Это не их вина. Я думаю, большинство из них просто старались рационально подойти к тому, что рынок неэффективен, и пытались извлечь выгоду из этого. Правда, то, что они сделали, учитывая все правовые ограничения — потрясающе. Они — совсем не такие злодеи, какими я их представлял раньше. Инвесторов подвела система».
«Сколько честных брокеров работают с вами?», — спросил один инвестор.
«Десять», — ответил Кацуяма (IEX заключила соглашения с 94 брокерами). В эту десятку выходили RBC, Bernstein и несколько еще менее крупных компаний, которые, судя по всему, действительно работали в интересах своих инвесторов. «Три из них имеют большое значение», — добавил он. «Это Morgan Stanley, J.P. Morgan и Goldman Sachs».
Другой инвестор задал вопрос: «С чего вообще брокеру вести себя порядочно?».
«Долгосрочная выгода заключается в том, что, когда наступает […], быстро становится ясно, кто принимал хорошие решения, а кто — плохие», — объяснил Кацуяма. Другими словами, когда произойдет обвал фондового рынка — возможно, в результате его чрезмерной технологической сложности, в первую очередь обвинять во всем начнут банки с Wall Street.
На фондовых рынках действительно мухлевали. Кацуяма часто задумывался о том, как предприимчивые политики, юристы истцов и генеральные прокуроры вообще отреагируют на осознание этого. (В марте этого года Нью-Йоркский генеральный прокурор, Эрик Шнайдерман (Eric Schneiderman), объявил о новом расследовании на фондовых рынках и в темных пулах ликвидности, с целью выяснить их отношения с высокочастотными трейдерами. Незадолго после этого президент Goldman Sachs, Гэри Кон (Gary Cohn), опубликовал статью в The Wall Street Journal, утверждая в ней, что Goldman Sachs ничего не могли поделать с мошенничеством, происходившим на рынке). Мысль учинить преследование тех, кто привел IEX к успеху, была Кацуяме не особенно приятна. Он просто хотел решить проблему. Он до определенной степени все еще не понимал, почему банкам с Wall Street так необходимо было осложнить его задачу.
Столкновение технологий и Wall Street принесло своеобразные плоды. Технологии использовали для повышения эффективности. Но кроме того, их использовали и для внедрения своего рода рыночной неэффективности. Извлекая выгоду из лазеек в законодательных требованиях, выдвинутых из лучших побуждений в середине 2000-х, Wall Street занималась в немалой степени тем, что с помощью технологий использовала информацию, которой люди за пределами фондовых рынков не владели. Та же система, которая когда-то подарила нам субстандартые ипотечные кредиты обеспеченные долговыми обязательствами, работу которых ни один инвестор не понимал до конца, сейчас придумала для нас торги на фондовых рынках, ведущиеся за доли пенни, проводящиеся на небезопасных скоростях и использующие типы ордеров, смысл которых ни один инвестор не понимает до конца. Вот почему желание Брэда Кацуямы объяснить вещи так, чтобы остальные их тоже поняли, выглядело таким бунтарским. Он поразил новоиспеченный механизм финансовой системы в самое сердце, туда, где деньги делались на его непонятности непосвященным.
