[Перевод] Айзек Азимов: Откуда людям приходят новые идеи?
Эссе Айзека Азимова о творчестве от 1959 года. Айзек Азимов (1920–1992) — американский писатель и профессор биохимии Бостонского университета, известный как автор научно-фантастических и научно-популярных произведений. Азимов считается одним из «большой тройки» писателей-фантастов своего времени наряду с Робертом Хайнлайном и Артуром Кларком.
Заметка Артура Обермайера, друга автора:
В 1959 году я работал ученым в Allied Research Associates в Бостоне. Компания была порождением MIT и изначально изучала воздействие ядерного оружия на конструкции летательных аппаратов. Компания заключила с ARPA контракт с аббревиатурой GLIPAR (Guide Line Identification Program for Antimissile Research) с целью выявления наиболее творческих подходов к созданию противоракетной оборонительной системы. Правительство понимало, что сколько бы ни было потрачено на совершенствование и дополнение существующих технологий, они все равно останутся неудовлетворительными. Они хотели, чтобы мы и несколько других подрядчиков думали нестандартно.
Когда я только подключился к проекту, я предположил, что Айзек Азимов, который был моим хорошим другом, будет достойным участником. Он согласился и присутствовал на нескольких встречах. Позже он решил не продолжать, потому что не хотел иметь доступ к какой-либо засекреченной информации; это ограничило бы его свободу самовыражения. Однако перед уходом он написал в качестве своего единственного формального вклада это эссе о творчестве. Это эссе никогда не публиковалось и не выходило за рамки нашей небольшой группы. Когда я недавно вновь обнаружил его при разборе старых бумаг, я понял, что его суть столь же актуальна сегодня, как и когда он его написал. Оно описывает не только творческий процесс и природу творческих людей, но и среду, которая способствует творчеству.
О креативности
Откуда людям приходят новые идеи?
Представляется, что процесс любого творчества по своей сути одинаков во всех его разновидностях и проявлениях, так что развитие нового вида искусства, нового гаджета, нового научного подхода — все это обусловлено общими факторами. Нас больше всего интересует «создание» нового научного подхода или же новое применение старого, но мы можем говорить обобщенно.
Один из вариантов изучения этого вопроса — взглянуть на великие идеи прошлого и увидеть, как они были созданы. К сожалению, путь создания никогда не бывает понятен даже самим «создателям».
Но что, если одна и та же революционная идея одновременно и независимо пришла двум людям? Возможно, удастся обнаружить общие факторы. Рассмотрим теорию эволюции путем естественного отбора, независимо разработанную Чарльзом Дарвином и Альфредом Уоллесом.
Там много общего. Оба путешествовали по дальним местам, отмечая странные виды растений и животных и их разнообразие от места к месту. Оба чрезвычайно хотели найти этому объяснение, и обоим это не удавалось, пока оба не прочли «Очерк о народонаселении» Мальтуса.
Оба далее увидели, как понятия перенаселения и отсева (которые Мальтус применил к человеческим существам) укладываются в концепцию эволюции путем естественного отбора (будучи применены к видам вообще).
Очевидно поэтому, что нужны не только люди с хорошим опытом в определенной области, но и люди, которые способны установить связь между предметом 1 и предметом 2, взаимосвязь которых на первый взгляд неочевидна.
Несомненно, в первой половине 19 века множество натуралистов изучали различия между видами. Большое количество людей читали Мальтуса. Возможно, некоторые из них одновременно изучали виды и читали Мальтуса. Но необходим был кто-то, кто изучал виды, читал Мальтуса и мог установить взаимосвязь.
Это ключевой момент — требуется редкая черта. Как только взаимосвязь установлена, она становится очевидной. Считается, что Томас Г. Гексли после прочтения «О происхождении видов» воскликнул: «Как же глупо было мне не додуматься до этого!»
Но почему он до этого не додумался? Из истории человеческой мысли может показаться, что трудно додуматься до идеи, даже когда все факты налицо. Чтобы установить взаимосвязь, нужна определенная смелость. Она должна быть необходима, ибо любая взаимосвязь, не требующая смелости, будет обнаружена сразу многими и будет развиваться не как «новая идея», а как простое «следствие старой идеи».
Новая идея кажется разумной только позже. Сперва она обычно кажется бессмысленной. Пределом бессмысленности может показаться предположение, что Земля была круглой, а не плоской, или что она двигалась, а не Солнце, или что нужна сила, чтобы остановить предмет, находящийся в движении, а не сила, чтобы удержать его в движении, и так далее.
Человек, способный встать против разумности, авторитета и здравого смысла, должен обладать внушительной самоуверенностью. Поскольку такой человек встречается редко, он должен всем остальным казаться эксцентричным (по крайней мере, в этом отношении). Человек эксцентричный в одном отношении часто бывает эксцентричным и в других.
Следовательно, человек, которому с наибольшей вероятностью могут прийти свежие идеи, — это человек с хорошим опытом в данной области и необычными привычками. (Однако одного лишь чудачества недостаточно).
Когда у вас есть подходящие люди, следующий вопрос такой: нужно свести их, чтобы они могли обсуждать проблему сообща, или нужно рассказать о проблеме каждому из них и позволить им работать по отдельности?
Мне представляется, что в том, что касается творчества, нужна изолированность. Творческий человек постоянно работает над задачей в любом случае. Его разум постоянно перетасовывает информацию, даже когда он этого не осознает. (Хорошо известен знаменитый пример того, как Кекуле выстроил во сне структуру бензола).
Присутствие других может только тормозить этот процесс, поскольку созидание вызывает смущение. На каждую хорошую новую идею приходятся сто, десять тысяч дурацких идей, которые вы, естественно, не хотите выставлять напоказ.
И все же встреча таких людей может быть желательна не только по причинам, связанным с самим актом творения.
Нет двух людей, содержимое умственных запасов которых точно совпадает. Один человек может знать А, но не Б, другой может знать Б, но не А, и если обоим известны А и Б, то обоим может прийти решение — хотя не обязательно сразу или даже в обозримое время.
Более того, информация может быть не только об отдельных предметах А и Б, но также и о комбинациях, таких как А–Б, которые сами по себе несущественны. Однако, если один человек упомянет необычную комбинацию А–Б, а другой — необычную комбинацию А–В, то вполне может оказаться, что ответ принесет комбинация А–Б–В, о которой никто из них не подумал по отдельности.
Тогда мне кажется, что цель сессий мозговой работы — не поиск новых идей, а ознакомление участников с фактами, комбинациями фактов, теориями и блуждающими мыслями.
Но как уговорить на это творческих людей? Прежде всего, нужны легкость, расслабленность и общее чувство вседозволенности. Мир в целом не одобряет творчество, и заниматься творчеством на публике особенно скверно. Даже высказывать предположения на публике — это довольно пугающее занятие. Поэтому люди должны чувствовать, что другие не будут спорить.
Если хотя бы один из присутствующих будет проявлять недоброжелательность к глупости, неизбежной на такой сессии, то остальные застынут. Недоброжелательный человек может быть кладезем информации, но причиненный им вред с лихвой это компенсирует. Тогда мне кажется необходимым, чтобы все люди на сессии были готовы высказывать глупости и слушать глупости других.
Если у какого-то участника сессии гораздо более высокая репутация, чем у других, или он более красноречив, или обладает явно более волевым характером, он вполне может захватить инициативу на конференции и ограничить участие остальных лишь до пассивного повиновения. Сам этот человек может быть чрезвычайно полезен, но его вполне можно привлечь к работе в одиночку, потому что он нейтрализует других.
Оптимальная численность группы, пожалуй, не очень высокая. Наверное, нужно не больше пяти человек. В группе большего размера суммарный запас информации может быть больше, но будет напряжение из-за ожидания возможности высказаться, что может очень раздражать. Вероятно, лучше провести несколько сессий с разным составом участников, нежели одну сессию со всеми участниками. (Это повлечет некоторое повторение, но даже повторение само по себе не является нежелательным. Дело не в том, что именно люди говорят на этих конференциях, а в том, что они вдохновляют друг в друге в дальнейшем).
Для лучшего результата нужно ощущение неформальности. Я думаю, важны веселье, обращение по именам, шутливость, непринужденная игра — не сами по себе, а потому что они вызывают желание включиться в безрассудство творчества. Я думаю, что поэтому, пожалуй, лучше встреча у кого-то дома или за ужином в каком-то ресторане, чем встреча в конференц-зале.
Вероятно, что ограничивает больше всего — это ощущение ответственности. Великие идеи прошлого исходили от людей, которым не платили за великие идеи, а платили за то, чтобы они были учителями или патентными клерками, или мелкими чиновниками, или не платили вовсе. Великие идеи были побочными явлениями.
Ощущение вины за то, что ты не заслужил свою зарплату, потому что тебе не пришла великая идея — это, как мне кажется, самый верный способ сделать так, чтобы никакие великие идеи не приходили и дальше.
А тут ваша компания проводит эту программу мозговой работы на государственные деньги. Только представив, что конгрессмены или обыватели узнают, что ученые, возможно, дурачатся, болтают, рассказывают грязные анекдоты за счет государства, можно вздрогнуть в холодном поту. На самом деле, среднестатистическому ученому хватает совести, чтобы не хотеть даже думать, что он это делает, даже если никто об этом не узнает.
Я бы предложил, чтобы участникам сессии мозговой работы давали номинальные поручения — составление кратких докладов, резюме выводов или коротких ответов на поставленные задачи — и чтобы они за это получали плату, предусмотренную за сессию мозговой работы. Тогда сессия мозговой работы официально не будет оплачиваться, что также придаст ей большую расслабленность.
Я не думаю, что сессии мозговой работы можно проводить без направления. Нужен кто-то, кто будет играть роль подобную роли психоаналитика. Психоаналитик, как я понимаю, задавая правильные вопросы (и за исключением этих вопросов, как можно меньше вмешиваясь), побуждает самого пациента рассуждать о своей прошлой жизни таким образом, чтобы достигать ее нового понимания в своих собственных глазах.
Аналогично этому, арбитру сессии нужно будет сидеть, провоцируя зверей, задавая проницательные вопросы, делая необходимые комментарии, деликатно возвращая их назад к сути вопроса. Так как арбитр не будет знать, какой вопрос проницателен, какой комментарий необходим, и в чем состоит суть вопроса, то его работа будет нелегкой.
Что касается «гаджетов» для пробуждения фантазии, то я думаю, что они должны появляться в ходе самих сессий этой чепухи. Если участники совершенно расслаблены, свободны от обязательств, обсуждают что-то интересное и по своей природе неординарны, то они сами придумают механизмы для пробуждения дискуссии.
