Снежный плен
Во время вечерних посиделок на майских праздниках в Татрах мы вспоминали рассказ «Снежный плен» в компании, где был и автор этого очень сильного рассказа, Шура Кашель. Я решил опубликовать рассказ целиком, он очень хорош и как пособие альпиниста, и как литературное произведение. Особенно в этот раз я прочувствовал концовку рассказа, очень сильно напомнивший последние кадры шедеврального фильма Сержио Леоне «Однажды в Америке».
Вступление
Вернуться к идее снова записать историю, более, чем десятилетней давности, меня натолкнул недавний конкурс статей на тему «Как я выжил» на сайте «risk.ru». Кроме того, 2007 год стал уже пятым — без моего друга, напарника и участника событий, которые тогда еще более сплотили и без того крепкую дружбу, и хотелось даже просто в дань памяти о нем, наконец, закончить этот рассказ. К огромному сожалению, рукопись, составленная «по горячим следам» исчезла, как и многие другие записи, вследствие моих многочисленных переездов, и теперь многие детали потускнели в памяти или совсем стерлись. Благо, осталась дюжина нехитрых подсвеченных фото, сделанных битой «мыльницей», пригодной, разве что, для исследования явления дифракции. Постараюсь максимально точно воссоздать события, насколько это возможно. Жаль только, что ни с кем, кто был ими охвачен, у меня нет для уточнения ни какой связи.
Думаю, что даже мелкие детали важны — здорово, когда у восходителя есть возможность поучиться на чужих ошибках. Как здесь — через призму времени, опыта и анализа.
Итак…
Сборы
Бывает очень тяжело пошатнуть точку зрения человека убежденного, в силу своего опыта и знаний. А Ромка, как раз, был человеком знаний широких и глубоких, весьма выделяющимся на общем фоне. И уж практически в большинстве возможных сфер интересов он ориентировался и имел точку зрения. Тем более — что уж говорить об альпинизме — Ромка не задолго до этого переехал в Киев из Алма-Аты и сформировался, как альпинист, именно в алма-атинском пресловутом ЦСКА. И именно по этому предложение «сходить в зимние Карпаты» вызвало у Ромки ироническую улыбку: «Что можно делать молодому, перспективному, амбициозному альпинисту (пересекавшему пятикилометровый рубеж высоты и сложность двоечных маршрутов) на холмах, поросших лесом и посыпанных снегом?!». Именно так Ромка и воспринимал Карпаты. В конце концов, мне удалось своими рассказами о суровой зиме и местном колорите посеять в нем сомнения. Ведь он, как и я, с детства бредил «высокошироткой», как и я воспринимал Карпаты последним бастионом национальной культуры, почти не тронутым нивелирующими волнами новой истории. Со временем он, как и я, увидел в зимних Карпатах идеальное место для ковки будущих альпинистов-высокоширотников, не имеющих возможности, до поры до времени, выезжать на севера.
А вот Серегу, в отличие от Ромки, долго убеждать не пришлось. Он, имея до того лишь небольшой летний восходительский опыт на абхазском Кавказе, давно уже «рвался в бой», но не находил себе напарника, пока не обнаружил его в своем однокурснике. Во мне, то бишь. Серега хотел ну, хоть куда-то. Карпаты — почему бы и нет!
Вот так и сложился состав боевой группы, собравшейся в небольшую зимнюю горную страну в самом центре Европы. Географически, конечно (в одном из вариантов его вычисления) :-)
Конкретную цель с Ромкой мы имели возможность обсуждать на совместных тренировках, пока, однако, я не получил сложную травму ноги, катаясь в полночь на скейте по коридорам своего общежития. Тогда обсуждения переместились ко мне в комнату в общаге, где и Сереге было удобнее подключаться. Да и времени свободного прибавилось.
Перспективы были потрясающими. Студенческие каникулы диктовали дату выезда всего через три с половиной месяца. Это для человека с переломом кости, отделением фрагмента, повреждением нерва и сухожилия. Добрый доктор обещал мне пожизненную хромоту. Как вариант — «клин клином». То есть, нужно было через острую боль интенсивно разрабатывать ногу. В горы мне хотелось очень, и хромать — наоборот — очень не хотелось. По этому мои собратья авиаторы, забредающие на наш стадион в темное время суток, могли созерцать довольно странного субъекта, можно сказать иноходца, что, типа, бегал и, типа, ногами и даже иногда двумя, сопровождая это всякими мантрами, среди которых цензурных было весьма не много. Такая вот вивисекция и заклинания врача моей ноги всякими блокадами, мазями и массажами позволили мне быть относительно ходячим к моменту выезда. А если вам доводилось в середине девяностых слышать о завывающих по ночам монстрах в районе «Отрадного»1, то теперь вы знаете, откуда ноги растут :-)
Конкретная цель для меня выкристаллизовалась задолго до того. На самой Говерле и Петросе зимой я уже был неоднократно. Оставалось замкнуть в траверсе еще три, превышающие 2000 м вершины, лежащие в самом высоком хребте украинских Карпат — Черногорском. Зимой, конечно. Ибо, вряд ли, что может интересовать альпиниста в Карпатах в другое время года, в плане восходительских ресурсов. Да и это Ромка до определенного момента держал под сомнением.
Тут в самую пору вспомнить о нашем снаряжении. Необходимость самого злобного вооружения мне пришлось отстаивать. Но выше головы не прыгнешь, и в итоге мы были вооружены отечественной палаткой Лотос (весьма прогрессивной, по тем временам, своими дюралевыми дугами, полусферической формой, большим тамбуром, абсидой и двумя входами). Далее — неслабыми дюралевыми ледорубами питерской экспериментальной судоверфи, видавшим виды примусом «Шмель» (испытывая и взрывая который, на общажной кухне, мы пару раз едва не спалили общежитие), ижевскими кариматами, какими-никакими спальниками (на вате и синтепоне). С рюкзаками все обстояло намного лучше: у Ромки и Сереги были полужесткие анатомики (Хайландер и Нордмонстр), а у меня — авизентовая «труба» производства феодосийского парашютного завода. Особо устрашающий вид нам придавали наши с Серегой цельные закрытые бахилы и затертый тридцатиметровый статик «рыбачка». Да… тогда мы еще не были избалованы хай-теком, со всеми его гортексами, кордюрами, капротеками и т.д. «Росли» мы на брезенте, капроне, «болонье», коже и синтепоне. Хотя, надо заметить, Ромка уже был счастливым обладателем пластиковых «Кофлачей», которые он привез из Алма-Аты. Сублиматами, концентратами и «быстрыми» продуктами мы тоже не были тогда избалованы, но вот на консервы, гречку и овсяные хлопья, сушеный картофель и сухое молоко с сухофруктами и орехами завсегда можно было положиться. Особой заморочкой было несколько бутылок хитро минерализованной воды, которую я добыл в профилактории, где лечил свою ногу.
Вот с таким не хитрым скарбом и боевым настроем мы готовы были отправиться в путь, покинув наш родной Киев.
Дорога
К сожалению, дорога плохо запомнилась в череде неисчислимых выездов. Только помню, как, опаздывая, неслись мы с Ромкой под тяжеленными рюкзаками мимо привокзального рынка, которого давно уже нет, как вбегали через южный вход крытого перехода, где сейчас сверкает стеклом и металлом Южный Вокзал. Сердце просто разрывалось от перегрузки. А в поезде нас уже ждал Серега в забавной «моджахедке»2, которую ему пошила бабушка из ненужных шарфиков. Уже в поезде мы сушились, взмокшие от экстремального кросса и переукладывали рюкзаки, расфасовывая вещи. А ранним серым утром нас ждал обледеневший перрон Коломыи, где мы пересели на раховский дизель пролетарского цвета, забитый селянами, лыжниками и отдыхающими карпатских турбаз.
Ромка с Серегой впервые наблюдали, как шумный дизель, поворот за поворотом, тоннель за тоннелем набирал высоту, а вокруг, выше и выше, вставали заснеженные вершины, поросшие густым лесом, с редкими прогалинами полонын3 и разверзались глубокие ущелья с бурлящими потоками в обледенелых берегах. Вот, на конец, и Лазещина — наша станция высадки, или, как ее еще называют, Зимир. Ромка в очередной раз смеется, увидев, выходящих из дизеля туристов с веревкой, кошками и ледорубами. Мол, нашли ребята место в альпинистов поиграть! Можно было бы и чем-то более полезным рюкзаки нагрузить. Отсюда и начались наши подходы…
Подходы
Относительно скоро мы пробежали населенный пункт и оказались на посту аварийно-спасательной службы у шлагбаума. Суровые, как обычно, дядьки спасатели зарегистрировали наше вторжение на территорию карпатского биосферного заповедника просто на куске газетного листа, поскольку журнал не нашелся. Однако паспорта были проверены, поскольку мы входили в приграничную зону. Так же, как обычно, суровые дядьки взяли с нас обещание расположиться в приюте Козмещик и не подниматься на Говерлу выше границы леса. Как я не пытался вытянуть хотя бы намек о причине запрета, а ответа не добился. Конечно же, мы собирались воплощать свои планы, а не изводить каникулы и деньги на подсчет местного поголовья ворон вокруг приюта. Все равно всегда запрещают. Но хотелось узнать — к чему готовиться: к обложным туманам, пурге, обильным снегопадам? В Карпатах любой вариант может залипнуть и на неделю. А может высокая лавинная опасность? Судя по склонам и кружащимся в воздухе неестественно большим снежинкам, снега сейчас было предостаточно. Вот так мы и отправились в неизвестность, в которой, зачастую, между бытием и небытием лишь экспириенс…
— Ага!!! А Изя предупреждал: кошки брать НУЖНО! Карпаты — горы!
Я с досадой воткнул палки в остатки снега на тропе. Буквально начиная с того места, где тропа покидала горизонтальную плоскость и круто взлетала по просеке на гребень, уходящий к Говерле, под ногами нарисовался лед. И только на тропе. Попытки обойти его показали бесполезность этой затеи: просека разрезала довольно густой лес и, вне тропы, слабый наст проламывался. Недавняя оттепель насытила водой и сгладила тропу, а последовавший заморозок сковал ее льдом. И, как это не смешно, нам пришлось рубить ступени, где нельзя было обойти наледь из-за элементарного отсутствия кошек.
Ромка как-то сразу поверил в суровость Карпат. Очень скоро нам с ним захотелось присесть отдохнуть. А потом — еще, и снова. И чем дальше — тем чаще. Короче, ноги не шли, и дышалось как-то не очень. При всем при этом Серега скакал вокруг нас под столитровым рюкзаком просто каким-то архаром или тгднским конем. Нам ни чего не оставалось, как объявить свою годину позора перед новичком приступом атипичной низотной горняшки4, косящей бывалых на полутора километровой высоте, а новичков награждающей эйфорией и приливом сил.
Это тянулось бесконечно долго, пока нас не накрыла ночь. Я ни как не мог понять, как это до сих пор мы не дошли до колыб5, где мы собирались стать на ночевку. Мы единодушно решили ставить палатку на первом встречном выполаживании. Когда такое, наконец, появилось — мы с облегчением взялись ровнять площадку, ставить палатку и все, что за этим следует. Меня так накрыло, что я даже отказался разделить трапезу и «отъехал» раньше других. Однако, затем, часто врубался ночью от ощущения, что вокруг палатки что-то постоянно ходит.
На утро выяснилось, что такое ощущение было не только у меня, хотя ни каких явных следов мы не нашли по близости. Все проголосовали за то, что это была Рысь. Встав, мы быстро поели и собрались. Бивак располагался у крутого пятиметрового взлета, за которым, не более, чем в ста метрах, стояли колыбы. Вот так нам не хватило вдохновения вечером дойти до более комфортных условий ночевки всего ничего. За ночь погода наладилась: тучи разбрелись, прекратился редкий снег, поднялось давление, и мороз ощутимо покрепчал. Вот такое приятное начало дня нас ожидало. Хотя нужно заметить, что мороз в –20…–25°С, в солнечную погоду в Карпатах, как и многих других горах, практически не ощущается, но это не отменяет необходимости поглядывать за носами-щеками — своими и сотоварищей. С самого утра наше с Ромкой самочувствие кардинально изменилось — мы были в прекрасном расположении духа, бодры и готовы на всевозможные свершения. Вот так вот, встречая первые лучи солнца, золотящие искристые склоны, мы и вышли на подъем.
Выход на траверс
Вскорости за колыбами проходила граница уже поредевшего леса, постепенно переходящего в альпийку (жереп по-местному)6, спрятанную, до лета, под снегом. Постепенно открывался горизонт, весь в заснеженных хребтах с черными пятнами леса.
Сейчас мороз, скрепляющий наст, делал джереп абсолютно безопасным, но во время оттепели запросто можно с головой уйти под снег в крону карликовой сосны или можжевельника, если ты без снегоступов или лыж. Это может сильно «съесть» темп. Сучки корявых стволов запросто могут расправиться с вашими бахилами или самосбросами, а случись провалиться на склоне во время движения — ноги ломаются на раз.
Мы довольно быстро начали набирать высоту, выйдя на открытый склон. Но тут я заметил, что мы с Ромкой сильно убегаем вперед. Я дождался Серегу. Он регулировал длину палок. Затем он снова остановился избавиться от лётного комбеза — слишком уж теплого для такой погоды. Пока Серега собирался и отдыхал, можно было полюбоваться красавицей-Говерлой, искрящейся в лучах взошедшего солнца. Ромка, тем временем, все удалялся, успевая рисовать ледорубом на снегу «глазастые треугольники». Открывшийся вид, с одной стороны, завораживал, а с другой — наполнял энергией и толкал вперед.
Однако и после этого темп Сереги не выровнялся. В месте, где плавный подъем гребня преломляется и переходит в ступенчатый, мы все и собрались. Я посмотрел на Серегу — он выглядел не важно. Теперь настала его очередь изображать клемающегося. У меня родилась идея сбегать на вершину, забросить туда свой рюкзак — потом спуститься к ребятам и разгрузить Серегу. Я попросил Ромку идти замыкающим и присматривать за ним и стартовал. Довольно скоро был уже на вершине. Как обычно, к этому времени, крест и стела обросли фирновыми «янголами»7.
Неподалеку были видны остатки разрушенной ветром иглу. Укрывшись от умеренного, но морозного ветра за остатками снежной кладки, я залег перевести дух и ободрать сосульки, намерзшие на усах и бороде, и минут через пятнадцать уже бежал вниз, оставив рюкзак у стенки.
Лавируя между застругами, глиссируя по жесткому фирну, я, наконец, добрался до уступа, с которого просматривалось ребро вершинной пирамиды вниз до седла с жандармом. Почему-то удалось рассмотреть лишь одну движущуюся фигуру — стремглав тут же кинулся вниз, притормаживая ледорубом. Фигурой, что не странно, оказался Ромка. Он самоуглубленно и размеренно набирал высоту.
— Где Серега?!
Ромка удивленно обернулся и развел руками:
— Он же все время шел за мной — я слышал его шаги!
— На кой вы поменялись?!
— Он несколько раз прилег отдохнуть, а потом сказал, что его попустило, и что он нормально будет идти сзади…
Я только досадно махнул рукой и поехал дальше вниз. Невысоко над седлом, за одним из застругов укрывшись от ветра, лежал Серега. Он не отреагировал на звуки моего приближения — я тут же принялся его тормошить.
— Шура, все нормально — я просто отдыхал и немного отключился.
Серега попытался виновато улыбнуться.
— У тебя крыша совсем поехала? Ты нас «ожмурить» решил?! Зачем ты поменялся?
Мое негодование быстро сошло на нет — нужно было быстро уходить с этого мало уютного ребра, что мы, уже совместными силами, и поспешили сделать.
2061,5 м. На вершине нас ждал Ромка. Я поздравил ребят с первым посещением «украинской Фудзиямы». Мы сделали несколько снимков замерзающей «мыльницей» (с другим аппаратом у нас не сложилось), передохнули за снежной кладкой и начали спуск по противоположной стороне высшей точки Восточных Карпат.
Теперь мы уже шли пучком, не разрываясь, поглядывая друг за другом, хоть это и значительно снизило темп. Время уже значительно перевалило за полдень. Погода шептала: было ясно и солнечно, ветер не более 10 м/с. Только мороз крепчал. Мы были уже на Черногорском хребте, траверсировали невысокую вершинку, затем Брецкул и Пожежевску. На выходе к траверсу западного склона Данцижа, который ведет к ключевой вершине — Туркулу, нас застал вечер. Мы успели присмотреть на западном склоне хребта замечательную мульду между склоном и скальным останцем. Место было защищено со всех сторон от ветра и снега для устройства удобного бивака было предостаточно.
Было сказочно красиво. С зубцов останца открывался вид на фееричный закат.
Хотя над нами и было ясное небо с первыми сочными звездами, но солнце опускалось в тонкую багровую ленту, подчеркивающую горизонт на западе. Как ни любуйся, но такой закат не мог не насторожить — он предвещал завтра ветреный день. Мы быстро выровняли площадку под палатку, частично заглубив ее в снежный наддув. Очень скоро над нами развернулось антрацитовое небо, сплошь усеянное неисчислимыми созвездиями. Звезды мерцали, переливались и достигали просто невероятных размеров. Но нам было не до любования — нужно было раскочегарить упрямый примус на этом морозе, который по ощущениям уже перевалил за тридцатку. Пальцы коченели и плохо слушались. Мне невольно вспомнились мучения со «Шмелем» в горах Чукотки, там, правда, мороз был почти вдвое сильнее. Примус то ревел, как раненный бизон, то чихал и давился. В какой-то момент, когда я снова решил его прочистить и снять дужки, то только по запаху паленого понял, что пригорают мои пальцы, бесчувственные на морозе. Приняв жертву, примус нормально заработал, но все-таки дважды переворачивал натопленную воду. Ромка, отчаявшись дождаться ужина, решил пригасить голод ложечкой-другой сахара, но до другой ложечки не дошло. Не тут то было: сахар — сахаром, а ложка-то была температуры окружающей среды! Я еле успел удержать Ромку от инстинктивного порыва выдернуть ложку изо рта. Картина не для слабонервных: особа, издающая нечто среднее между громким мычанием и стоном в звездную полночь. Да еще здесь, в местах охоты Короля Стаха и прогулок Владислава Цепеша, по прозвищу Дракула. Серега, еле дошедший до бивака, отдыхал в палатке, а мы с Ромкой, который теперь уже изъяснялся в основном жестами, продолжали бороться с примусом, пока не сварили пристойный супчик и чай. Ужин был долгожданным не только из-за голода, но и из-за холода — хотелось поскорее в палатку. Эти двое, которые точно не тетки, спровоцировали наше быстрое ретирование и толком не дали насмотреться на небо, какое в городе точно не увидишь. Вскоре мы удобно улеглись и перенеслись в страну снов. Завтра нас ожидало начало настоящего приключения.
Как это было
Одна из самых веселых затей после пробуждения — покидание спальника при минимуме движений, когда замерзший конденсат норовит насыпаться на лицо, за шиворот, в спальник. Вот и пытаешься избежать локального внутрипалаточного снегопада. Все бы хорошо: примус быстро сдался — быстро поели, воздух заметно потеплел. Но последнее-то, как раз, меня и насторожило. Небо подернулось белесым маревом, а далеко на западе появились цирруса — явные предвестники непогоды. Серега себя пока еще чувствовал не ахти. Я, некоторое время, колебался — какое же решение принять, что делать дальше? По идее нужно было заняться укреплением бивака, дожидаться нормализации самочувствия Сергея и, если останется время, сделать небольшую рекогносцировку, чтоб знать, на что мы можем рассчитывать впереди на хребте. Однако, как это часто бывает с молодыми, амбициозными горовосходителями, мы решили играть «ва-банк». Я не сомневался, что непогода рано или поздно наступит — значит нужно бороться за время! Мы посовещались и решили: Шура и Рома — выходят налегке радиально до последнего двухтысячника хребта — Попа Ивана Черногорского, Сергей — остается в лагере укреплять его и восстанавливаться. Серега попросил пройтись налегке с нами до ближайшей узловой вершины хребта — Туркула, вернуться с которого одному было абсолютно безопасно. Также мы договорились, что Серега сделает из снежного грота пещеру, которая защитит палатку от любого ветра и, по желанию, сделает стенку для «удобств». Но это, если здоровье позволит. Главное — защитить палатку от ветра, поскольку порванная палатка — уже не палатка.
Мы вышли весьма облегченно, рассчитывая вернуться к полночи. Взяли с собой только рюкзаки с кариматами, которые защищали спину от ветра, ледорубы, веревку, и одну шоколадку на двоих. На нас были легкие поддевки, чтоб не мешать быстрому движению и не потеть, и штормовки. Подъем на Туркул с севера очень прост. В полдень мы все втроем стояли на вершине. Средненький западный бриз не напрягал. Но вот на горизонте — появилась облачность «в несколько слоев» — весьма невеселое предзнаменование.
— Шур, что скажешь — прорвемся?
— Думаю, Ромка, если постараемся — то должны успеть. Гребень хребта логичный, всего два сложных места для ориентирования в непогоду. Побежим — прорвемся!
— Серый! А ты — это, держись. Будет ветер. Мы будем поздно — встреть чем-нибудь горяченьким и поправляйся. Если у нас сегодня не получится, то дождемся, погоды и все вместе пойдем, тогда ты точно уже будешь в форме!
— Удачи, хлопцы! Давайте осторожно там, и не долго!
Некоторое время мы молча смотрели в даль, вдоль Черногорского хребта, уходящего на юг. Быстро простившись с Серегой, мы провели его взглядом до тропы на снежном плато и начали спуск по обледенелым скалам уступов южного склона Туркула, которые выводили на острый снежный гребень, выводящий к узловой вершине Кизлы, от которой хребет уходил далее на юг. Справа, внизу под гребнем, виднелись выходы скал; слева, меж снежными карнизами далеко в глубине, красовалась ровная поверхность скованного зимой озера Нэсамовытэ. Ширина гребня местами была ровно в ступню, а ветер крепчал, и поэтому приходилось идти быстро, но осторожно.
Ромка первым пробежал гребень — я за ним. Дальше шлось проще. Перед нами открывался величественный вид на Кизлы — вершину и два крутых скалистых хребта, отходящих от нее на восток, очень не характерных своей крутизной для складчатости Восточных Карпат. Вот в Южных — такого добра навалом.
Ни чего не оставалось, кроме как пообещать зубастым гребням, в скором будущем, заняться ими поплотнее8.
Следующая вершина в хребте — двухтысячник Рэбра, с длинным отрогом Шпыци, уходящим на восток, заканчивающимся конусной вершиной Гомул. Южный склон отрога испещрен скалистыми котрфорсами и острыми останцами, по которым и получил свое название. Такие же контрфорсы уходили по восточному склону главного хребта круто вниз и действительно были похожи на ребра исполинского чудовища (особенно зимой). Ко времени прохождения вершины Рэбра ветер сильно покрепчал — даже пришлось немного приспуститься с водораздела, где перенос воздушных масс был самым мощным, и траверсировать по западному склону хребта.
Ветер не только набрал силу, но и принес с собой тучи, пока еще высокие и переметный снег в виде крупных колючих кристаллов. Не поземка, а прямо какой-то пескоструй. При подходе к ключевой вершине Гутин-Темнатик погода еще более ухудшилась. Тут бы и повернуть назад! Хотя только верхняя облачность уже сомкнулась, Мармаросы утонули в нижних кучевых облаках и снежных зарядах, а бребенескульское седло нас встретило таким «сифоном», что просто с ног валило, мы все равно решили продолжить движение — хотя бы до Дземброни. Мы пытались перекричать ветер…
— Ромка! Смотри какой «сифон»! Уже за тридцатку ветер — меня держит!
— Шур! Омар к Хайям эти опыты! Давай свяжемся — может сбросить!
Дальше пошли в связке, вдоль карнизов седла, под которыми стена ощетинилась скалами, уходя по плечу восточнее — к выходу на продолжение хребта. Выйдя на хребет, мы поняли, что это уже не «сифон» — на фоне просто сильного ветра налетали более мощные порывы, каждый раз валящие нас с ног. И как только вышли — нас тут же накрыло низкими тучами с редкими разрывами. Нужно было передохнуть и решить, что делать дальше. Прямо по курсу метрах в пятидесяти виднелась скала на фирновом склоне — единственное удобное место для перекура. Под скалой был слишком маленький карман, чтоб даже сесть удобно — склон сразу круто уходил вниз. Скала почти не защищала от ветра, но позволяла хотя бы отдохнуть и опереться спиной. Сидишь, как на летке; ветер продувает до костей сквозь самые мизерные щели и орешь сквозь ветер, что есть мочи… короче, отдых, как в Сочи. Во время одного из особо сильных порывов Ромка пытается усесться поудобнее, отпустив ледоруб на темляке, и тут же покидает наш «леток». Глядя, как стремительно убывает наша тридцатиметровая «рыбачка», я засадил ледоруб, перекинувши через него веревку, в фирн по самое «не балуй». Она тут же натянулась, в рывке, и я тоже повис. Ну, повисели мы так не долго, я закрепился, Ромка стал подниматься на рантах, а я — его выбирать. Нужно было действовать — время работало против нас. Видимость была всего в несколько десятков метров. Мы решили набрать высоту до водораздела, где, возможно, было больше разрывов в облачности, чтоб сориентироваться. На перегибе ветер достигал максимальной силы. Тут, очень не ко времени, Ромку приломило. По серьезному! Я остался на наветренной стороне, забил ледоруб в фирн и пригрузил его сверху. Ромка уполз за перегиб, и веревка натянулась. Его очень долго не было. Я заволновался и подергал веревку. Ромка отозвался по веревке и скоро приполз назад. Не смотря на обмерзший льдом, затянутый капюшон, в его глазах видны были искры смеха.
— С оправкой! Чего ржешь?!
— Да просто я впервые это делал, развеваясь на веревке!
— Хорошее дело самосбросы и цельная система! А чего так долго!
— Верхонка хотела улететь — я не пускал!
Радоваться самосбросам Ромке пришлось не долго: маленькая дырочка от клюва ледоруба под напором ветра скоро превратилась в парусящую дырень. В течении получаса от самосбросов остались лишь лохмотья. Мы поднялись, и только с Дземброни удалось оглядеться — в разрывах плотной облачности открывался только Поп Иван Черногорский, с угадывающимися развалинами обсерватории. Это был наш единственный ориентир! Где-то позади нас были многочисленные повороты хребта, снежные карнизы и сбросы, утонувшие в молоке тумана и несущегося снега. Ветер выдул из одежды остатки тепла и жег холодом. Ромкина мембранная штормовка еще держалась, а моя брезентуха уже стала колом. С ногами было наоборот. Мой горнолыжный комбез хоть и продувался, но высокие закрытые бахилы были прорезинены и ветер держали на ура, а Ромка остался без самосбросов и его ноги сильно мерзли. Вдруг, на южном склоне Дземброни, по ходу хребта, в разрывах туч и усиливающейся к вечеру пурги, я увидел силуэт, явно не местного происхождения.
— Ромка! Палатка!
— Где?!
— Вон — под скалой!
— Галики! Это камень!
— Та такэ!9 Сам ты галик! Смотри — полусфера! Здесь круглых камней не бывает!
— Спускаемся — посмотрим. Там может ветер меньше — отдохнем. Если что — у тебя уже палатка есть…
— Что — «что»?
— Кто его знает, что в такой погоде может быть!
— Да ну тебя!
Чем ближе, тем явнее было — это палатка. Вскоре перед нами была крутая черная штурмовая палатка, растянутая на крутых же буржуйских снегоступах с зубьями. Из палатки отозвались далеко не сразу. Внутри оказалось два поляка, альпиниста с опытом высоких гор (один был «гималаец») и уютно гудящая горелка.
— Хай! Вы се скад?!
— Мы с Говерлы, точнее с Брецкула…
— Ого, панове! Намьот10 обок ставите? Недлуго вечор!
— Нет. У нас палатка под Брецкулом, там третий, еда, топливо. Все там…
— Барзо кепске! Хм… Прóшу — гербата11…
Ребята угостили нас горячим чаем, который сразу привел в чувства наши окоченевшие тела, и извинились за отсутствие места в полутораместной палатке или, хотя бы, вместительного тамбура. Мы все и так прекрасно понимали. Вокруг был только жесткий фирн и лед — даже пристойной ямы не выкопаешь. Поляки поили нас чаем и изучающе смотрели.
— Вы теперь куда?
— Попробуем подняться на Поп Иван, посмотрим, как далеко уходит облачность и есть ли там укрытие от ветра и достаточно ли снега, если что — вернемся к вам сегодня, а нет, то завтра утром.
— Гуд лак! На рази!12
Махнув на прощанье, мы начали двигаться в направлении, где время от времени появлялась вершина с черным прямоугольником. Было очевидно, что сегодня мы уже не вернемся в лагерь к Сереге: видимость — никакая, скорость передвижения — практически ползком, и главное — холод и чрезмерное физическое и психическое напряжение порядком нас вымотали, ведь мы все время старались держать максимально возможный темп. Нужно было укрытие для отдыха. Будь бы тихая ясная лунная ночь — по хребту можно было бы идти, отдохнув, и ночью (через несколько лет Ромка это докажет в зимнем сольном нон-стоп траверсе этого хребта). Нужно было двигаться, и мы упорно приближались к вершине, каждые 15 минут поворачиваясь к ветру другой стороной, чтоб согреть наветренную сторону. Хотя температура была в ряд ли ниже -20ºС, штормовой ветер просто обжигал даже сквозь швы одежды! Было ясно, что с набором высоты ветер еще усилиться, но у развалин защита от ветра и главное — по ним можно ориентироваться. Можно определять, откуда ты пришел и куда тебе идти (тогда мы еще не знали, как правильно ориентироваться по пограничным столбам). И там должны были быть свежие снежные наносы, а возле поляков — даже протекторы не отпечатывались. Искать где-нибудь по дороге — высокая опасность в тумане попасть в какое-нибудь очень нехорошее место. Поскольку в это самое место мы не планировали, то появившаяся из тумана и пурги каменная кладка развалин показалась каким-то радостным явлением. В семь вечера мы были уже на вершине. Мы начали обходить развалины в поисках более-менее тихого, но снежного места. Вскоре такой загашник обнаружился: с двух сторон были стенки, а с одной — высокий снежный сугроб. Сначала у нас возникла идея влезть в развалины и поискать внутри укрытие. Мы приблизились к черным глазницам проемов.
— Ромка, это что?!
— Что? Где?
— Ну, там… внутри…
— А ты, что тоже видишь?
— А вжэ ж!13 Вижу. А что — «тоже»?
— Ну, огонек…
— Да. Оранжевый… движется…
— Точно. Может коллективный галик?
— Вряд ли… скорее это рысь… та, что ночью ходила вокруг палатки… одноглазая!
— Не фига! У рыси глаз — зеленый, даже если один.
— А может это Хозяин?
— Он, что, как Один14, что ли? До викингов далековато…
Бояться было холодно, но мы единогласно решили в пользу пещеры. А там, внутри, вдруг провалишься, куда-нибудь или еще чего… и огонек этот. Мы не подавали вида друг другу, но именно огонек отбил желание лезть внутрь. Я воткнул поблизости в сугроб вымпел со Знаменем Мира, символом Чинтамани15, чтоб поставить на место всех местных йидамов16 и мы пошли назад. Вернувшись к высшему месту сугроба, мы начали копать. Если так можно назвать те упражнения, которые мы начали совершать руками, ногами и ледорубами. Поскольку вход в пещеру должен быть нешироким — работать нужно по очереди. Но холод не давал долго копать руками — обездвиженные ноги скоро отнимались, и нужно было их отмахивать. Пока отмахивались ноги — отнимались руки. Потом отмахивались руки, и уж тогда можно было повторить цикл. Скоро мы поняли, что в получившейся каверне гораздо холоднее, чем в процессе ее копания. Тем более — одними ледорубами и сведенными от холода руками выкопать Правильную Пещеру. Поэтому мы решили копать вторую, чтоб занять себя, тихо надеясь, что вторая будет удачнее, а может ветер утихнет, и тучи развеются, и можно будет поковылять под черно-звездным небом назад к Сереге, где много еды и тепла. О! Еда! Тут мы и съели шоколадку, нашу единственную шоколадку, по твердости не уступающую местному песчанику. От полученных калорий стало немного теплее. Мы сели на рюкзаки, обмотавшись кариматами, и стали раскачиваться, сталкиваться друг с другом, чтоб не заснуть. Когда нас начало вырубать мы застремались и устроили, возможно, один из самых грандиозных зимних концертов на этой нелюдимой вершине, на высоте 2021 метр над уровнем моря. Сначала мы спели все известные нам украинские народные песни и даже несколько русских. «Ой, мороз, мороз!» прошел на бис и под бурные овации — наши же с Ромкой — так руки лучше согреваются. Овации, наверное, придумали кроманьонцы во время ледникового периода — коллективно руки грели. Когда закончились народные песни — мы взялись за Бориса Борисовича Гребенщикова, коего песен знали очень много, потом была очередь «Наутилуса», «Кино», «Ковчега», «ГО» и некоторых зарубежных вокально-инструментальных ансамблей. Потом пошла авторская песня: Визбор, Кукин, Окуджава, Городницкий. Про Визбора молчу&
Полный текст статьи читайте на TheAppleGeek
