Угрозы и обвинения Хенрика Якобсена: сочетание ужасного с обыденным
Обсудить 0
«Провокация», «инсталляция», «перформанс», «моделирование реальности» — весь этот глоссарий, неизменно присутствующий в статьях о современном искусстве, имеет, конечно, определенное отношение и к работам Хенрика Якобсена, но ровно ничего в них не объясняет. Ближе всего к объяснению, похоже, удалось подобраться одному из критиков, написавшему в своей статье, что творческую концепцию датчанина можно назвать «боди-артом», имея в виду, что тело (body), над которым проводятся художественные манипуляции, принадлежит зрителю, посетившему выставку Якобсена. Да, художник без сомнения играет со страхами современного обывателя — как проявленными, так и загнанными в подсознание, хорошо помня при этом, что ничто так не леденит душу, как сочетание ужасного с обыденным. Ну, вроде как труп, лежащий в театральном фойе, окруженный разодетыми посетителями, которые пришли культурно отдохнуть, значительно страшнее мертвого тела, оставшегося на поле боя, рядом с десятками таких же мертвых тел.
Колыбель бомбы Визуальная повесть о манхэттенском инженерном округе, которым руководил генерал Лесли Гроувс, получился у Якобсена лаконичной как несколько капель чернил, пролитых на белый лист бумаги.
Рядом с макетами первой в истории атомной бомбы и лабораторного стенда для. испытания имплозивного устройства — черный «Шевроле». Куда же без черного автомобиля, если речь идет о секретном государственном проекте? На стене доска с формулами и схемами конструкции разных типов бомб. Самый загадочный объект инсталляции «Манхэттенский инженерный округ» — стол с ноутбуком. К компьютеру подключен счетчик Гейгера, радом с датчиком которого — кусочек тринитита в окружении минералов уранинита. Тринитит — это превращенный в зеленоватое стекло песок с ядерного полигона Trinity. Спустя десятилетия после испытаний первой атомной бомбы, радиоактивность тринитита заметно ослабела, но уранинит вновь напитывает его излучением, уровень которого замеряется счетчиком и выводится на экран ноутбука в виде графика. Ползущая ломаная линия будто бы говорит о том, что однажды начавшись, атомная эра уже не может закончиться, и «ядерный фактор» будет вечно излучать в сознании и подсознании человечества. Все-таки эксплуатация страхов, порой даже безотчетных, одна из главных тем современного искусства.
Инсталляция «Манхэттенский инженерный округ» (так в США называлась армейская структура, созданная для организации атомных испытаний) по сути мало чем отличается от экспозиции в музее науки и техники: макет бомбы, автомобиль, компьютер. Но в выставочном зале с пустыми белыми стенами, под светом вмонтированных в потолок огромных прямоугольных ламп, вся «познавательная» составляющая куда-то быстро улетучивается, оставляя посетителя один на один с вопросом: «Зачем весь этот кошмар здесь?» Ведь ничего привычно музейного вокруг не наблюдается — ни стендов, ни указателей, ни улыбчивых экскурсоводов. Только зримое напоминание о страшном и сверхразрушительном, вторгшееся по капризу художника в светлое и беззащитное пространство павильона.
Гаджет Эх, не такие вещи называем мы гаджетами в наши дни. Но «The Gadget 1945» — как знали участники Манхэттенского проекта — это кодовое наименование первой в мире атомной бомбы. Ее взорвали полшестого утра 16 июля 1945 года на полигоне Trinity в штате Нью-Мексико. Через 24 дня «Fat Man», практический аналог этого имплозивного плутониевого заряда, уничтожил Нагасаки. Макет «гаджета» был изготовлен Якобсеном из стали и пластмассы и стал центральным объектом инсталляции.
Конечно, чистый «хоррор» — далеко не единственный мотив в творчестве Якобсена. Как большинство европейских концептуальных художников, Хенрик хочет звучать социально, откликаясь своими творениями на актуальные вызовы современной жизни, а порой играя с идейным наследием классиков — Золя, Адорно или Маркса. Но вряд ли коллекцию гробов, раскрашенных в яркие сочные тона, подобно набору детских фломастеров, можно истолковать иначе, чем как просто мальчишество. И не в этот ли ряд стоит поставить генератор дыма над входом во дворец Токио в Париже? Три раза в день эта штуковина имитировала «пожар».
Рупор обличения Современному художнику-авангардисту, особенно из тех, кто эксплуатирует в своем искусстве социальные мотивы, надо обязательно кого-то время от времени обвинять и клеймить. «J’accuse» — «Я обвиняю» в переводе с французского — так называлась инсталляция, устроенная Якобсеном в одном из залов Галереи Южного Лондона. Почему датчанин в Англии изъясняется по‑французски? Все очень просто. «J’accuse» — название обличительного памфлета, адресованного Эмилем Золя в 1898 году президенту Французской республики. Знаменитый писатель объявлял суд над Альфредом Дрейфусом — подозреваемым в шпионаже офицером-артиллеристом еврейского происхождения — антисемитским заговором, которому покровительствовали французские политики высшего ранга. Письмо Золя, опубликованное в газете L«Aurore, было в конце XIX века бесспорным актом гражданского мужества, и автору пришлось заплатить за него большими неприятностями. В современной толерантной Европе места для таких подвигов уже нет, но поза обвинителя без страха и упрека, видимо, показалась художнику чертовски привлекательной. Объектом обвинения на этот раз является абстрактный «политический климат», в котором страх и подозрительность не оставили места для бескомпромиссных черного и белого цветов, но заставляют видеть реальность лишь в серых тонах. Посетителям инсталляции предлагалось посидеть на скамье подсудимых и в кресле судьи, а заодно просмотреть видеофильм, в котором судья в париках в прямом смысле этого слова «нарывают» доказательства на берегу Темзы после отлива. Ведра с нарытыми доказательствами (песок, камни и прочая грязь) выставлены тут же в зале. Рядом с ведрами, наполненными монетами и банкнотами. Короче говоря, жизнь сера, все вокруг продажно… И лишь музыка Перселла и Генделя, исполнявшаяся с украшенного раструбами подиума, наверняка несколько развеивала одолевший зрителей сплин.
Потрясенный зритель и впрямь есть главный для Якобсена арт-объект. Вот человек открывает дверь в большой короб, декорированный рисунками черепов. Внутри кухня, крошечная, уютная, но… до слуха уже доносится зловещее шипение вытекающего из плиты газа. Конечно, это имитация, и для посетителя все кончится хорошо, но впечатление от произведения под названием Perfect crime («Совершенное преступление») улетучится не скоро. «Искусство может убивать» — будто именно это хотел сказать автор.
У народа нет хлеба? Пусть едят пирожные! Такую фразу Мария-Антуанетта — супруга Людовика XVI — скорее всего, все-таки не произносила, что, однако, не помешало королеве остаться в памяти европейцев символом презрения к черни и иконой французского гламура конца XVIII в. Рассказывают, что в деревеньке Амо Мария-Антуанетта держала стадо овец с окрашенной в розовый цвет и политой парфюмом шерстью. Как это могло выглядеть на самом деле, узнали посетители экспозиций, устроенных Якобсеном в немецких городах Эсслинген и Ганновер. Овец взяли напрокат с соседних ферм. Перекрашивали ли их потом обратно — история умалчивает.
Слияние смешного и страшного, иронии и депрессии, «приколизма» и пессимизма, причем до степени неразличимости, — пожалуй, самая характерная черта творчества Якобсена. А может быть, сейчас просто время такое. И, в конце концов, розовые овцы Марии-Антуанетты кому-то покажутся куда более горьким упреком современной цивилизации, чем ядерные реминисценции или пафосные обвинения в адрес серой несправедливости.
Циркулярная пила Это один из арт-объектов с выставки, посвященной идеям немецкого леворадикального философа и музыковеда Тео Адорно. Адорно ненавидел джаз, и к тому же считал тональность в музыке буржуазным явлением. Даешь поток звуков, не подчиняющихся законам гармонии! Это прогрессивно и ласкает ухо. Почти как звон циркулярной пилы.
Обсудить 0
