Об объективщиках и субъективщиках
Подводка
Суть
В истории
Подводка
Все люди в мире делятся на… На кого они делятся? Этот сакраментальный вопрос все решают по-своему: философы делят на идеалистов и материалистов, биологи — на старомозговых (кто живет одной только лимбической системой) и новомозговых на тех (кто хоть иногда включает новую кору головного мозга), психологи — на эмоционалов и логиков (на людей с женским и мужским складом характера), моралисты — на злых и добрых, люди верующие — на темных и светлых, педагоги — на невежественных и образованных («нет тьмы — есть невежество», как говорил Шекспир) и т.д. и т.п.
Есть и такие, кто говорит, что все люди хорошие. Или — что все плохие. Сказать так — все равно, что ничего не сказать. Это нам ничего не дает. Иные вовсе утверждают, что делить людей нельзя. Дескать, нехорошо людей делить — тут и до разжигания не далеко. Статья 282 УК РФ.
Вообще говоря, делением окружающих на категории каждый, хочет он того или нет, начинает заниматься еще в ранние школьные годы, когда впервые сталкивается с людьми, которые принципиально отличаются от него самого, не совместим с его системой ценностей. Чтобы примириться с этим шокирующим фактом и объяснить себе, в чем лежит эта несовместимость и где стоит искать точки соприкосновения, человек и начинает расспрашивать знакомых, прислушиваться к разговорам, искать и анализировать другие похожие случаи в литературе, фильмах. То есть фактически ведет вполне себе исследовательскую работу длиною в жизнь. Поэтому запрещать делить людей на категории равносильно запрещению думать о людях, запрету думать в принципе. Подобные запретители могут дальше не читать.
Итак, всякий, кому еще в детстве не поставили запрет на мыслительную деятельность, начинает делить людей на категории еще в раннем возрасте. Поначалу это простые и даже нелепые категории, вроде хороший-плохой, добрый-злой. Но с течением времени они все более усложняются и уточняются. Постоянно идет проверка, где это деление удачно, а где нет, после чего деление производится снова и снова, концепция дополняется и расширяется, а лишнее отбрасывается. Человек может даже не отдавать себе отчета в том, что у него есть какая-то концепция и что он ее уточняет. И даже забыт случай, с которого всё началось. Но процесс запущен, и подсознание работает само по себе, время от времени выдавая нечаянные озарения.
Наш молодой исследователь жизни переходит от одной точки зрения к другой, но ни одна его не удовлетворяет. Все они кажутся односторонними, неполными. Вот, можно поделить всех на злых и добрых. Но пришел голодный папа с работы — злой, поел — стал добрым. (Неужели грань добра и зла лежит в еде?) Или в русских сказках, назвал Иванушка Бабу-Ягу бабушкой, и оказалось, что она не такая уж и злая, как о ней говорят. (Можно ли добрым словом исправить человека?) Или, в стране царит безработица, голод, преступность, а вырасти новое поколение в иных условиях, дай образование, пристрой к делу, дай ему, за что он мог бы сам себя уважать — и вот был один народ, а стал будто бы совсем другой. В общем, не годится деление злые-добрые — уж больно зависит от случайных факторов, слишком это зыбко и по-детски наивно.
То же с образованными и невежественными. Все мы видели еще не так давно, как, вроде бы, все в школе учились, все всё понимают, а потом вдруг раз, и банки с водой перед телевизором заряжают. Или какая-нибудь культурная нация начинает ни с того ни с сего очищать землю от менее культурных соседей по континенту. Методично, с размахом. Получается, образованность и культурность тоже не панацея. Куда-то она улетучивается, и именно в тот момент, когда так нужна.
Биологи смотрят на это и говорят: культура и воспитание — это наносное, все дело в мозге — если у тебя ассоциативные или тормозящие поля больше или меньше в 5–10 раз, чем у соседа, то соревноваться с таким — все равно, что пытаться догнать кенийца с трехметровыми ногами. И тут же, правда, не замечая, как противоречат сами себе, приводят примеры гениальных людей с самыми средними мозгами, и посредственностей — с огромными. Значит, и не в самом мозге дело, а в том, как его использовать.
Да, конечно — подхватывают эволюционисты — все дело в том, что человек не произошел от обезьяны. Он происходит от обезьяны. До сих пор. При чем каждый раз при всяком новом рождении он происходит заново, повторяя в своем индивидуальном развитии все этапы эволюции своего вида. Сначала, дескать, рождается младенец-животное, живущее одной лимбической системой, главный принцип которой — «хочу», а потом постепенно начинает включаться в нем человеческие качества, а точнее — новая кора (неокортекс). Она-то и вводит в жизнь принцип осознанной необходимости — «надо». С этого момента человек как бы рождается во второй раз. На этот раз — уже как собственно человек.
Конечно, поля мозга, их структура и размеры важны, но они не являются определяющими сами по себе. Это всего лишь потенциал, который еще нужно реализовать. И даже если с ними не повезло, это всегда можно компенсировать (до определенной степени) упорным трудом. Вот тут мы уже начинаем подбираться к сути вопроса. Все дело не в том, какой потенциал заложила в нас природа, а в том, как и на каких принципах он реализуется.
Биология тут уже становится ни при чем (если нет патологий). Она выступает только как почва, субстрат для нового уровня абстракции — психологии. А это значит, что там уже действуют свои законы, которые подразумевают законы с предыдущего уровня, но к ним не сводятся. Психология изучает психику, душу человека, то есть наши чувства, представления, мысли, стремления, желания. Если подняться дальше, еще на один уровень абстракции, сузить предмет психологии до специфически человеческого, отбросив все животное, то мы перейдем к науке о мышлении. В узком смысле — логике, в широком — философии.
Философия — это самый высокий уровень абстракции в науке, положения которого действенны во всех остальных сферах знания. А потому и в нашем вопросе, если только мы хотим достичь полноты обобщения, мы должны будем прийти к философским категориям.
Чтобы было от чего оттолкнуться, возьмем сразу — не будем мелочиться — основной вопрос философии. Суть его в том, что всех философов можно поделить на две группы (как раз наша тема с делением людей) в зависимости от того, как они этот основной вопрос решают. Тех, кто исходит из того, что где-то в эмпиреях существуют идеальные предметы, а то, что мы видим — это лишь бледные их проекции в наш несовершенный мир — таких называют идеалистами. А тех, кто считает, что изначально существует материя, из которой состоит всё во Вселенной, в том числе и мы сами, и наш мозг, и что именно наш мозг производит идеи, а не наоборот — тех называют материалистами.
Можем ли мы воспользоваться данным критерием и поделить всех людей так, чтобы одни были «хорошими», а другие «плохими»? На первый взгляд можем, ведь вряд ли кто в наше время возьмётся утверждать, что правы идеалисты, а не материалисты. Но это только на первый взгляд. Например, есть такой замечательный философ и объективный идеалист Гегель. Он написал свою непревзойденную до сегодняшнего дня книгу — «Науку логики», в которой все положения верны и сейчас, но только с одной оговоркой: источником всего нужно считать не идею, а материю. Если об этом не забывать, то освоив данный труд, можно поднять свое мышление на совершенно новый уровень. Разве может быть такой человек «плохим»?
То есть и идеализм, если он объективный, способен приносить немалую пользу. Объективный — значит, существующий вне зависимости от воли и мышления человека. То есть атомы, звезды, жизнь объективно существуют вне зависимости от того, думаем мы о них или нет. Объективный идеализм — это когда идеи, которые создают всю нашу Вселенную, существуют сами по себе, без связи с человеком. Сам реальный человек здесь также есть лишь жалкое воплощение великой идеи человека.
Совсем плохо с субъективным идеализмом. Там мир существует, только пока мы думаем о нем. Стоит нам перестать поддерживать его существование своими мыслями, как вселенная таинственным образом «схлопывается».
Если говорить о материализме, то о нём в принципе можно рассуждать только как об объективном материализме, так как материя не является ни человеком, ни существом, а потому и не может быть субъектом. Материя может быть только объектом. Если и можно придумать что-то на тему субъективного материализма, то это явно не имеет особого смысла. Но внутри самого объективного материализма возможны разные отклонения в сторону большего или меньшего объективизма или субъективизма. Скажем, такое течение, как позитивизм, будто бы признает первичность материи, но не признаёт, что субъект способен в полной мере её познать своим мышлением, что он должен ограничиваться только установлением эмпирических фактов. Тем самым материализм ограничивается возможностями субъекта, и потому его в какой-то мере можно назвать субъективным материализмом. Ясно, что такая концепция плоха, так как обезоруживает исследователя в его поисках, как ранее обезоруживала ученых идея бога. Дескать, чего трепыхаться, если всё равно до конца мир не познать.
Вот, кажется, мы и нашли то, что искали. Если идеализмы бывают «плохими» и «хорошими» и материализмы бывают «плохими» и «хорошими», то основной вопрос философии не годится в качестве универсального критерия. Но мы заметили, что хорошие идеализмы и материализмы всегда объективны, а плохие — всегда субъективны. Получается, что эти понятия более однозначные. И главным критерием тут является соответствие истине, адекватность реальности.
Истина может быть только объективной, но не субъективной. Т.е. если истина зависит, от того, кто ее осмысляет, то есть от субъекта, то это уже не истина. В обиходе ее называют правдой. В речи это разделение отразилось в поговорке: у каждого своя правда, но истина всегда одна.
Вот такое деление всех людей по их отношению к истине и возьмем. Мы не станем использовать прилагательные (объективные люди и субъективные), и не будем смешивать с уже имеющимися терминами (объективистами и субъективистами), так как они немного из другой области — нас интересует главным образом отношение к истине. Поэтому введем новые термины — объективщики и субъективщики. Итак, …
Суть
Все люди делятся на две категории: на тех, кто признает существование одной для всех правды (назовем такую правду истиной), и на тех, кто стоит на том, что правда у каждого своя. Если правда одна на всех, то она не зависит от каждого отдельного человека, другими словами, существует объективно. А если правда у каждого своя, то такая правда зависит от мыслящего субъекта, то есть является субъективной. Поэтому первых назовем объективщиками, а вторых — субъективщиками.
Настоящее счастье и взаимопонимание возможно только у объективщиков. Только они могут по-настоящему согласовываться с реальным миром и другими людьми. Если между ними возникают разногласия, они просто выясняют истину по этому вопросу, и тем снова достигают согласия. Они всегда действуют заодно, как единое целое, потому что у них общая цель и одинаковое понимание добра и зла, хорошего и плохого, что нужно делать, что можно делать, а чего делать нельзя ни при каких обстоятельствах. Поэтому им не нужно сговариваться и согласовывать позицию по каждому вопросу. Кое-кому со стороны может вовсе показаться, что они телепаты, так как им не нужны слова, чтобы понимать друг друга. Особенно полезно такое качество в подпольной работе. Вот почему не могли выследить настоящих большевиков-объективщиков ни царская охранка, ни гестаповцы.
У субъективщиков все наоборот. Если у каждого своя правда, то сколько людей, столько и правд, и договориться тут практически невозможно. Поэтому, если предоставить их самим себе, то они будут жить в состоянии перманентной гражданской войны, где сражаются все против всех. Все американские фильмы про постапокалипсис как раз об этом. Забывать на время о разногласиях и объединиться такие способны только перед лицом внешней военной угрозы или в случае чрезвычайной опасности. И самая опасная угроза им мерещится со стороны объективщиков, поэтому против них такие сплачиваются особенно крепко.
В нормальных же условиях им сложно прийти к единому мнению. Хотя бы потому, что они не желают знать никакой другой картины мира кроме своей собственной. Той, которую они восприняли и впитали еще в детстве. Как пел Высоцкий:
Волк не может нарушить традиций —
Видно, в детстве, слепые щенки,
Мы, волчата, сосали волчицу
И всосали: нельзя за флажки!
…
Волк не может, не должен иначе.
Если бы они допустили за истину иное мировоззрение, чем у них самих, им бы пришлось либо существовать в крайне не комфортном состоянии внутреннего противоречия, либо начать искать общее зерно истины в обоих взглядах, дабы это противоречие разрешить и выработать новый, третий взгляд на вещи, либо на время (или навсегда) сменить одну субъективную позицию на другую субъективную позицию.
Оставаться в состоянии противоречия мучительно для любого человека, поэтому оно не может длиться долго. Разрешить его в пользу более приближенного к истине взгляда на жизнь означает самому стать на путь объективщиков. А это, во-первых, не каждому по силам — только для относительно честных субъективщиков, которые оказались в этой «партии» случайно или по рождению. Во-вторых, для других своих «коллег» это равносильно предательству, и тут уже главное вовремя унести ноги, потому что расправа будет жестокой. Если вы, конечно, не готовы повторить судьбу Павлика Морозова.
Переход на сторону истины — это безусловно подвиг. А подвиг доступен немногим. Гораздо проще изобразить такой переход или просто сменить одну позицию на другую. В том и суть субъективщика, что ему особо не принципиально. Хорошо бы, конечно, чтобы взгляды были похожи на предыдущие — так привычнее —, но если сильно нужно, то можно и потерпеть.
О, магическое слово терпение! Залог крепкой семьи, оплот дружбы, основа спаянности коллектива. «В семейной жизни главное — это уметь терпеть» — говаривал мой дядя. А я говорю: «Если нужно терпеть, то нахрена такая семья нужна? Разве это семья вообще?»
Они говорят: терпеть, а я бы сказал — притворяться. По-моему, это слово точнее. Еще с советской школы как-то повелось, что притворяться и лицемерить — это плохо. Причем акцент всегда делался на том, что плохо делают именно по отношению к тем, кого обманывают. Но честный человек все видит и не обманется, а вруны и сами рады обмануться. Да и не жалко их. Поэтому своим притворством ты делаешь плохо не другим — другим как-то вообще пофигу. Плохо ты делаешь как раз себе. Дюма как-то писал про одного короля, что тот не выносил, когда его в разговоре вынуждали лицемерить. Ведь он король и может позволить себе все, что угодно, в том числе и быть искренним. Кто его накажет за правду? Он ведь король! Вот подданные те да, пусть рассыпаются в лести и играют свои роли. На то они и подданные. Получается, что сам грех является одновременно и наказанием для грешника! Как все складно устроено в этом мире. «Эволюция, безжалостная ты сука!»
Но все же советская школа не была неправа в том, что искореняла фальшивость в учениках. Главным образом этим она систематически уменьшала количество несчастных, которых с детства воспитывали в духе притворства и угодничества и которые ничего другого никогда не видели и не знали, показывая, что можно жить и по-другому. Что минимум тех же результатов намного проще добиться искренностью. А еще она учила таким образом коллективы выявлять и отделять от себя крайние формы субъективщиков, ведь субъективщик всегда предаст — такова его природа. (Правда, тогда еще не было единого собирающего термина для этого явления, поэтому приходилось распылять внимание, разбираясь в разнице между притворщиком и фарисеем, святошей и ханжой, лицедеем и лукавцем, иезуитом и ипокритом и т.д. А тут разобрался с одним термином и можешь лепить всюду.)
Но не следует клеймить всякое приспособление и притворяшничество. У каждого понятия всегда есть минимум две стороны и два применения: хорошее и плохое. Так и от притворства можно выдавить кое-какую пользу при желании. Например, попадая в новый коллектив, можно всячески выделываться и высказывать свое ценное мнение, а можно представить, что тебя априори все устраивает, как бы занять положение раба (Геркулес ведь тоже совершал свои подвиги в качестве добровольного раба), пусть для начала и притворно. Только, чтобы эта притворность не была тебе в проклятье, она должна быть всем очевидна — никого бы не вводила в заблуждение. Все должны видеть, и ты сам, что ты не раб, а только изображаешь из себя раба, дабы не мешать остальным работать. Первый этап, который необходимо освоить во всякой совместной работе — научиться не мешать. А там со временем начнешь понимать что к чему, и втянешься в работу полноценно, от души.
Таким образом, мы подобрались к грани между объективщиками и субъективщиками, к месту перехода одних в другие. В действительности между ними нет четкого разделения. У каждого человека есть сколько-то от одной категории и сколько-то от другой. Все люди вместе образуют непрерывный континуум между 5—10-ю процентами непоколебимых субъективщиков, готовых умереть, но не поступиться принципом отсутствия всяких принципов, и 5—10-ю процентами утвердившихся объективщиков, готовых умереть за противоположное. К ним примыкают стремящиеся и сочувствующие.
Но большинство, как всегда, посередине (по нормальному распределению). Для них вообще такого разделения не существует — они просто живут. Подобно тому, как сильный ветер может нагонять морскую волну далеко на сушу или далеко от берега в обратном направлении, так и масса в зависимости от того, куда ветер дует, по временам склоняется то в одну, то в другую сторону. Хотя уже одно это делает их субъективщиками, они в то же время не лишены и объективности. Так как они живут без мыслей об истине, они её и не предают, а значит, в годину трудных испытаний объективщики могут поднять знамя общей для всех правды, и масса встанет под эти знамена — куда деваться? Правда, когда испытания закончатся, и година минёт, тут же забудет и об истине, и о знамени и пойдет праздновать победу. Тут тоже не нужно путаться и строить иллюзий. Поэтому при определении, кто перед тобой объективщик или субъективщик, нужно всегда учитывать не только дела человека, но и те обстоятельства, в которых они совершались. Один и тот же подвиг в 1941 году и в 1944 году — это два разных подвига.
Так как вероятность встретить чистых объективщиков и субъективщиков невелика, а большинство в нормальных условиях все равно колеблется то туда, то сюда, при характеристике человека важнее не то, где человек находится, а то, куда он движется. Или не движется (в случае массы).
Например, некто родился в деревне, где учат тому, что написано в учебниках и говорят о том, что слышат в телевизоре. Если завтра пришлют учебники, где написано всё наоборот от прошлогодних, будут учить наоборот. Какая разница? В общем растет типичный субъективщик. Но ему интересна математика, физика, техника, и по счастью этот интерес никто не загасил. Увлекшись компьютерными играми, он пробует программировать и как-то незаметно для себя обретает профессию всей жизни.
Но не все идет гладко. Вот он написал программу, все, вроде, правильно, запускает, а она не работает. Как субъективщик он винит компилятор, компьютер, операционку, но спустя несколько часов он находит ошибку, и с удивлением обнаруживает, что виноват он. Так повторяется несколько раз, пока до него, наконец, не доходит, что если бы компилятор или железо были бы такими ненадежными, как он думает, то никакая работа вообще не была бы возможна ни у кого. Он сам, его незнание и безалаберность — вот единственные источники всех неудач. Далее он делает вывод, что, чтобы получить качественный и точный результат, нужно и мыслить качественно и точно. Точность должна быть в терминологии, точность должна быть в описании задания, точность должна быть в коде. Малейшее отступление от истинного значения слова, любая неправда или произвольное допущение в итоге всегда оборачиваются ошибками в проектировании, а потом и в работе программы. Всё, с прошлым покончено. Отныне точность — его второе имя. И результат не замедлил сказаться.
Но если скрупулезное отношение к работе приносит такие результаты, то почему бы эти же правила не распространить и на другие сферы жизни — думает он? И он распространяет. Вуаля, отныне он объективщик. А все начиналось с обычного интереса к точным наукам. И уже тогда можно было понять, что если он не свернет и не собьется с пути, то обязательно придёт к истине. По необходимости, а не потому что его в детстве так научили. (Наверное, поэтому родители-субъективщики всеми правдами и неправдами прививают пренебрежительное отношение к учебе — чувствуют что это приведёт к «предательству».)
После этого он может заниматься любыми другими науками, в том числе гуманитарными. И результаты его будут всегда выше, чем у тех, у кого не было опыта непосредственного согласования с действительностью. Опыта, перешедшего в разряд принципа и даже привычки. Опыта, дающего понимание, что написать-то ты можешь, что угодно, и можешь быть абсолютно уверен в своей правоте, но только вот не имеешь права быть уверенным, пока не опробуешь это на практике. Что каждый новый шажок в теории должен подкрепляться множеством подтверждений в действительности.
Отсюда можно сделать еще один вывод. Если гуманитарий никогда не занимался точными науками, инженерией, техникой, если он даже не может починить кран на кухне, то скорее всего все его теории — оторванные от жизни измышления горе-теоретика, которые не стоят в научном смысле ровно ничего. Верными они могут быть или случайно, или по причине своей банальности, или если позаимствованы у теоретика-объективщика. Единственная ценность от таких трудов может быть разве что в деле пропаганды правильных идей среди субъективщиков, ведь учиться легче у того, кто ближе к тебе по развитию. Школьнику легче научиться у своего одноклассника, чем у взрослого учителя, и тем более, чем у академика.
Поэтому при выборе книги, будь то специальная или художественная литература, неплохо бы сначала узнать, кто автор — объективщик или субъективщик. А если последний — то сам он это все придумал, или пересказывает концепции какого-нибудь объективщика. Если пересказывает, то его еще можно почитать, если читать объективщиков напрямую не хватает развития. А если хватает, то всегда лучше читать оригинал, чем разные перепевки.
В этом плане показательна биография Плеханова. Было как-то раньше не понятно, почему он предал большевиков в мировую войну, а те всё равно ему памятники ставили, и улицы с институтами его именем называли. А все потому, что хоть он и был субъективщиком, но ему в отличие от остальных народников хватило честности увидеть более истинное учение и начать его пропагандировать, а обычным работягам легче было воспринять его от другого субъективщика, чем от объективщиков-большевиков. Потому и ставили памятники, что работал на общую цель.
Памятник Плеханову в Санкт-Петербурге отражает суть деятельности Плеханова
В истории
Осталось только в завершении показать, что разница между объективщиками и субъективщиками действительно является тем основным разломом, которое делит человечество каждый раз на две непримиримые стороны. Тем критерием, по одному которому только и можно сказать, кто тебе свои, а кто чужие — начиная с семьи и заканчивая выбором стороны в войне. В конце концов, тем корневым противоречием, которое одно и двигает общественную эволюцию. А все остальные противоречия — лишь ситуативные его следствия в конкретных обстоятельствах и времени.
Если начать читать двухтомник «История философии» 1941-го года, то можно обнаружить одну любопытную закономерность. Хоть в обоих томах рассматриваются два совершенно разные периоды времени, отделенные друг от друга тысячей лет (в первом томе — философия античности, а во втором — философия Нового времени), но начинаются они одинаково: были темные века, отсталый родо-племенной/феодальный строй (что в сущности одно и то же), но вдруг что-то случилось, и люди начали заниматься торговлей, промышленностью, появилась потребность в объяснении различных явлений природы, в результате чего и появилась философия.
Так описываются два последних цикла цивилизации — античности и Нового времени, в котором мы живем сейчас. От первого, который закончился кризисом бронзового века, до нас мало что дошло помимо мифологии, и отдельного тома в истории философии для него пока нет. Каждый период цивилизации заканчивался одинаково. Цивилизованные народы рано или поздно расслабляются, приходят варвары, всё захватывают и устанавливают свои порядки, в результате чего наступают темные века — без культуры, без письменности, без философии. Нельзя сказать, что им чужда культура. Они бы и рады ее сохранить, но не умеют. Потому что варвары. Однако, огонёк культуры никогда не угасает полностью. Рано или поздно появляется новый гений, которому удаётся зажечь сердца людей, пробудить их от летаргии апатии, и тогда все начинается вновь: города, торговля, промышленность, культура.
Любопытно, что последние два периода цивилизации начались с Гомера. Сначала Писистрат распорядился привести в порядок литературное наследство его, и всё закрутилось — началась эпоха античности. Потом, спустя более чем 2000 лет в Европе увлеклись забытым к тому моменту наследием греков — и началась эпоха Возрождения. Очевидно, и первая цивилизация развилась, когда какой-то гений вроде Гомера составил всё тот же мифологический канон, которым во многом и пользовался наш слепой поэт. Выходит, вся человеческая цивилизация вышла из удачной картины мира, составленной в форме мифологической системы (раскопки первых известных храмов на земле в Гёбекли-Тепе это подтверждают). А современную цивилизацию можно с полным правом назвать цивилизацией имени Гомера.
Такова цикличность истории. Как это происходит в подробностях?
Люди кормятся с земли, поэтому владение и обработка земли — это основа основ, от которой человечество не может отказаться, чтобы не погибнуть. То есть это тот уровень, ниже которого люди не могут опуститься (как бы они ни хотели опуститься еще ниже). Поэтому возьмем его за точку отсчета.
Хозяйство исключительно деревенское и натуральное: весной посеял, осенью пожал, остальное время черти чем занимаешься. Чем больше земли обработал, тем больше продукции получил. Ничего изобретать не нужно. Да тебе и не дадут, ведь малейшая неудача оставит твоих детишек голодными, и тогда зиму они могут и не пережить. А так как от качеств работника результат особо не зависит, то управлять ими можно и по произволу — без особого ущерба для дела (по принципу «я начальник, ты — дурак»). Более того, если народу дадут выбирать, он выберет того, кто меньше от них будет требовать в плане честности. Никакая истина тут не нужна никому. Что сказало начальство, то и истина. Таков родо-племенной строй (родо-племенизм?), или более развитая его форма — феодализм, суть которого в переделе земли и сборе дани с нее (как в 90-е).
Далее, между разными территориями устанавливаются торговые связи, продукцию начинают производить специально для обмена, в результате чего она перестает быть продукцией, а становится товаром. Появляется товарное хозяйство, возникают города, сельское хозяйство отходит на второй план, занимает подчиненное положение. Пока простора в торговле и производстве хватает всем, и людям выгоднее конкурировать друг с другом, чем воевать, то более инициативный, умный и удачливый будет более успешным и богатым. Но когда рост рынков упирается в естественные пределы и их приходится делить между собой, то побеждает тот, кто сможет лучше подавить своих соперников, убить и ограбить их (мировые войны). В обоих случаях победит тот, кто лучше других согласуется с реальностью, то есть тот, кто находится ближе к объективной истине. Если главной производительной силой являются рабы, то такой строй можно охарактеризовать как рабовладельческий. Если лично свободные наемные работники за плату — то это капитализм.
Если в результате мировых войн происходит зачистка конкурентов (Германия, Франция, Британия) и появляется новое пространство для роста рынков, то капитализм продолжается. Если нет, то всё вырождается обратно в феодализм с разделом всей земли на аналоги феодов, с которых сюзерен будет стричь то, что он будет стричь. Так круг замыкается.
Исторически родо-племенной строй древности был сменен рабовладельческой античностью, после чего было феодальное Средневековье и капиталистическое Новое время. То есть налицо четыре крупные эпохи. Но заглянув поглубже мы обнаруживаем, что в сущности их можно свести всего к двум, которые попеременно сменяют друг друга: эпохи нетоварного (обычно натурального) и товарного хозяйства. Это если рассматривать с точки зрения базиса, то есть экономики. А если подняться на следующий уровень, то можно эти периоды назвать эпохой субъективщиков и эпохой объективщиков, так как в первой заправляют те, кому истина не нужна, и во второй, соответственно — их антиподы. Также для данных периодов можно подобрать синонимы, которые будут отражать тот или иной отдельный аспект жизни людей: эпохи деревни и города, варварства и цивилизации, темноты и просвещения, мракобесия и науки, консерватизма и прогресса, деградации и развития.
Данные противоположности не исключают друг друга полностью, все они существуют непрерывно и постоянно. Разница только в том, какая из них будет господствовать в данное время, а какая — подчиняться. Если верх берут субъективщики, начинаются гонения на мыслящих, произвол в управлении, упадок хозяйства, в народе начинают процветать самые нелепые представления и суеверия, общий уровень опускается до минимально возможного.
Если побеждают объективщики, то они первым делом находят узду для худших, поощряют и берут под защиту лучших, выделяют перспективных, а те, как культурные растения на очищенных от сорняков и защищенных от разных козлов грядках, дают свои обильные плоды: торговля ширится, производство растет, науки и культура расцветают, народ благоденствует. А если ещё и побеждены все враги вокруг, то вовсе устанавливается Золотой век в истории данного народа. Его будут вспоминать с ностальгией многие века даже самые закоренелые субъективщики, хотя, казалось бы, по сути это их поражение. А нет, вспоминают. С ностальгией!
Может так статься, что объективщиков на какой-то территории не стало или не было никогда, а есть одни субъективщики. В этом случае воевать им остается только друг с другом. Но это неправильная война. Банальная и бессмысленная драчка в портовом кабаке, которая ни к чему не ведет (Эпоха Воюющих царств в Китае, гражданские войны Рима, период феодальной раздробленности на Руси и в других странах). Так как ни одна из сторон не пользуется разумом, то она не может составить перевес сил достаточный для победы, а значит, драка будет бесконечной и опустошительной. Но стоит где-то поблизости появиться объективщикам (Цезарь для Галлов, монголы для Руси), как драчуны забывают прежние обиды и объединяются единым фронтом. Хотя обычно это им не помогает (битва на Калке), потому что объективщики воюют не числом.
Или в ходе борьбы одна из сторон каким-то образом приблизилась к истине, устав все время получать по голове. Тогда война перерастает быть банальной кабацкой дракой, и превращается в жреческую войну — войну за истину (Цинь Шихуанди, Цезарь, Чингисхан, Иван Грозный, Елизавета I Английская, Сталин). Войну между объективщиками и субъективщиками.
Все вышесказанное является логическим продолжением и обобщением концепций А.А. Меняйлова и группы «Палеонтологическая правда палеонтологов» с добавлением кое-чего из обычной философии и политэкономии.
