Как я изучаю языки
Привет, хабровчане! Давным-давно, когда динозавры ходили по земле, a автор этих строк училась в шестом классе, на глаза мне попалась небольшая книжечка венгерской переводчицы Като Ломб «Как я изучаю языки». Я прочла её и — пропал калабуховский дом. Передо мной открылся совершенно новый мир, заворожила красота и логика построения разных языковых конструкций. А ещё было ясно с самого начала, что каждый новый язык — это новый шанс. Под катом я расскажу, какие шансы удалось использовать, а какие — нет и почему так вышло.
В школе сначала был немецкий, но потом мы переехали и с шестого класса пришлось начать изучение английского, так как других в новой школе не преподавали. О школьном немецком у меня остались самые расплывчатые воспоминания, но вот учительница английского, Сима Исаковна, занималась со мной, не жалея никаких сил и к концу учебного года мне удалось худо-бедно выйти на тройку. Я была ей так благодарна, что через много лет, когда я уже жила в Нью-Йорке, то разыскала Симу Исаковну с помощью университетской подруги в Эйлате. И вот тут-то нас всех поджидал сюрприз. Единственная женщина, которая занималась со мной английским, которая заложила основы знаний грамматики-орфоэпии и вообще всего, что в итоге привело меня на другой конец света, она, справедливо считавшаяся одним из лучших преподавателей языка в городе, любимая учительница оказалась не в состоянии поддержать простой разговор по телефону с моей однокурсницей-саброй — ни на английском, ни на иврите. Эта история нисколько не умаляет значения всего, что Сима Исаковна сделала для меня, но она — показательный пример того, как было устроено тогдашнее преподавание языков. Как ни складывай детали коляски, а в итоге всегда получается автомат Калашниковa. Как в школе ни зубри, а выходит только «знание языка потенциального противника со словарём».
В-общем, в старших классах стало ясно, что полезное надо сочетать… правильно, с ещё более полезным и летом я пошла волонтёрить в баптистский лагерь, куда приезжали американские проповедники с семьями. Можно спорить об идеологической полезности такого подхода, но в тот момент это было моей единственной возможностью улучшить и язык и бюджет. Туда приезжали и обычные, не рукоположенные американцы и пуэрториканцы. Это потом я уже узнала, что проводить каникулы за покраской стен филлипинской церкви или сбором яблок в бретонском монастыре на Западе — это вполне себе хороший пункт в резюме. Причём чем экзотичнее занятие, тем больше благосклонности можно завоевать у приёмной комиссии вуза. Ну как бы то ни было, со всеми приезжими надо было общаться, а владеющих языком в нашей глубинке было раз-два и обчёлся. В первый день я была в полной прострации от всей этой говорливой, яркой толпы и не могла двух слов вместе связать. От отчаяния решила, что раз уж заявлено знание английского со словарём, то надо его и использовать. Я не расставалась с блокнотом, куда выписывала абсолютно все фразы на русском, которые мне нужны были для общения с американцами и в любую свободную минуту переводила их со словарём. И тут мне пригодился такой совет из книжки Като Ломб, которым я пользуюсь и по сей день:
Заучивайте не словами, а предложениями.
Это непросто для начинающих, но уже через пару недель такой способ начал давать первые плоды. B самом деле, заучивая язык целыми предложениями, вы убиваете сразу нескольких зайцев: улучшаете словарный запас, приходит понимание того, как в языке строятся предложения и в ваше распоряжение поступает готовый инструмент общения. Причём это совсем не то же самое, что заучивание готовых топиков типа «Ландон из зе кэпитэл…». Вы не только заучиваете те предложения, которые реально нужны в повседневном общении, но и постоянно их применяете. Для того, чтобы обучение было эффективнее, я использовала ещё и частотный словарь: смотрела, какие слова употребляются чаще всего и составляла с ними предложения. Ещё одним хорошим советом Ломб было
заучивать предложения, которые дают вам передышку:
— Хм, погодите-ка, дайте подумать…
— Вопрос интересный, не рассматривал это в таком плане.
— Секундочку, я вам отвечу.
Сразу вспомнился рассказ об американце, который был способен поддержать абсолютно любой разговор на русском всего тремя словами: «Сериозна?» «Нитшотак» и «Данунафик».
Но настоящим прорывом для меня стал покер. После того, как в лагере образовалась подпольная кучка его любителей, мой английский резко пошёл в гору. Ещё бы: стандартная лексика плюс постоянный материальный и эмоциональный стимул. Эмоциональная составляющая при любом обучении очень важна, недаром говорится, что:
Чтобы безболезненно выучить новый язык, надо быть или ребёнком или влюблённым.
Причём влюблённым не обязательно в носителя этого самого языка. Важен общий фон, внутренний настрой. Любопытство и открытость. Вы не учите язык, вы знакомитесь с ним, вбираете его всеми органами чувств. Опыт изучения языков пригодился мне позднее и в других областях. Я не раз оказывалась в ситуациях, когда нужно было как можно быстрее войти в курс дела, причём дело это было очень сложным. Это можно сравнить с попыткой вспрыгнуть на подножку поезда, несущегося на всех парах. И одним из важнейших принципов обучения, усвоенным в процессе таких запрыгиваний, является такой:
Let it happen to you.
На место «it» можете подставить всё, что угодно: английский язык, джаву, квантовую физику или судебную психиатрию. Это значит: дайте себе время, не судите строго за ошибки, но плывите вперёд всеми силами, как только можете. Не останавливайтесь.
Для меня, дремучего интроверта из глубинки, самым сложным было преодолевать себя и постоянно общаться с носителями, находить интересные для общения темы (что было очень трудно в силу существенных культурных различий). Поэтому покер стал моим спасением. Я училась одновременно языку и тактике. Именно знания и контакты, завязанные над перевёрнутым металлическим тазиком co стопкой карт в кустах за лагерной душевой привели меня к поступлению в американский университет. Естественно, это произошло не прямо вот на следующий день после приезда из лагеря и до тех пор через многое пришлось пройти — и голодать, и холодать, и на улице оставаться. Но эти передряги к основной теме не относятся, так что отмотаем сразу вперёд. Я хорошо помню свой первый университетский день: мне срочно нужно было найти подработку, ведь финансирование не было гарантированно на весь срок учёбы и постоянно приходилось искать источники дохода.
— У нас есть только вакансия на «горячей линии» для суицидников, вечером с 19 до 23 — флегматично заявила полная негритянка в Career Services.
— Мне подходит, — быстро заявила я.
— Да, но вы им не подойдёте, — возразила она.
— Почему же? Я как раз медик, думаю, что вполне справлюсь.
— У вас английский — не родной, как вы будете их консультировать, вы подумали? Ни они вас не поймут, ни вы — их.
В итоге я всё же получила эту работу и опять пришлось прыгать на подножку поезда — я была единственной сотрудницей, для кого английский не был родным. Да, аудирование (понимание мной языка) было сперва серьёзной трудностью, но куда большей проблемой стал… славянский акцент! Многие из звонивших были очень странными людьми (вот сюрприз-то на линии для суицидальных личностей, правда?), многие находили славянский акцент сексуальным и пытались использовать «горячую линию» эмм… ну как другую горячую линию. Но эта работа дала мне первый американский заработок и больше уверенности в себе.
С этой новой уверенностью я решила изучить турецкий. Почему именно его? А почему бы и нет? Родов в нём нет, особо сложных времён нет, склонений нет. К тому же имеет практический смысл изучить по языку из разных групп: германской, романской, славянской. Вот и тюркская — это вполне себе отдельная и обширная языковая группа. К тому моменту я прочла ещё книжку о Генри Шлимане, открывателе Трои. О том, что садясь на пароход, следующий трансатлантическим рейсом, Шлиман брал с собой уже знакомую книгу, но на ещё не известном ему языке. И две недели спустя, сходя по трапу в Нью-Йорке, он был уже способен объясняться на этом языке. И вот с турецким языком я решила проверить действенность этого методa. Взяла детектив Сидни Шелдона, где действие происходит, помимо прочего, в Стамбуле. И в течение полугода подписывала тонким карандашом каждое незнакомое слово в этом тексте. Потом пришлось читать эту книгу заново, так как к тому времени я уже забыла, о чём шла речь. Что имеем в итоге? Базовое знание турецкого помогло мне в студенческих backpacking-путешествиях не только по самой Турции, но и по Синьцзяну (уйгурский понять было несложно, а на китайском достаточно было знать базовые иероглифы, обозначающие «выход» и «женский туалет» ;)), Средней Азии (а там вполне хватило бы и русского, но с турецким было больше скидок). Внезапно, турецкий очень пригодился мне после переезда в Германию, так как здесь это едва ли не второй государственный язык.
Переезд в Европу — и поезд ускоряется ещё сильнее, а подножку тут принято cмазывать маслом. Вообще по условиям докторантуры, защита предусматривалась на английском. Но eщё пакуя чемоданы, я твёрдо решила, что немецкий начну учить с первого дня, чтобы не ограничиваться рамками экспатского гетто.
Между каждым этапом работы делаю паузы по заветам физиолога Павлова («Отдых — это перемена деятельности»). Причём перемена деятельности не значит: «надоел английский — займись биофизикой». Это означает переход от интенсивной умственной работы к инетнсивной физической. Причём для этих пауз даже не нужно много времени. Например, хорошее решение — ВИИТ-тренировки. Или бокс — уже за 3–4 минуты с грушей можно упахаться так, что мама не горюй.
У меня был месяц отпуска после переезда и я использовала его весь, с первого до последнего дня: три часа курсов немецкого в день, час перерыва, три часа на подготовку домашнего задания, час перерыва и потом ещё пару часов просмотра обучающих материалов на Ютубе, либо фильмов с субтитрами. В перерывах надо было бегать по магазинам и инстанциям, оформляться и обустраиваться на новом месте. Начав работу в институте судебной медицины, я ещё несколько месяцев продолжала ходить на вечерние курсы.
А потом наступил он — рождественский завал.
Не является секретом, что именно на время до и после Рождества и Нового Года приходится наибольшее количество самоубийств. В предпраздничной суете происходит больше несчастных случаев со смертельным исходом. Все тела, по которым есть причины подозревать насильственный характер смерти, должны быть вскрыты в разумные сроки, ждать в холодильнике окончания коронёрских отпусков они не могут. Одновременно конец года — это ещё и сезон гриппа, многие сотрудники института заболели и не вышли на работу. Поэтому на вскрытия приказом директора были поставлены абсолютно все сотрудники, даже аспиранты, кто вообще-то занимался аутопсией виртуальной, а не реальной. На первое вскрытие у меня ушёл весь день и половина ночи, потому что мне без конца приходилось снимать перчатки, искать подходящее определение в словаре, сверяться с номенклатурой, снова надевать перчатки, взвешивать, отмерять и так далее. На следующий день я обклеила кафельные стены секционного зала жёлтыми стикерами с синонимами, прилагательными, оборотами, позаимствованными из старых заключений. Теперь снимать и надевать перчатки нужно было значительно реже. На уровне моего лица был подвешен диктофон, чтобы надиктовывать заключение, не прерываясь на записи. И всё же работа продвигалась в черепашьем темпе. Я приходила на работу в 7.15, а заканчивала ближе к 23. Пару раз оставалась ночевать в лабе, просто потому что не видела смысла ехать домой на пару часов. Но когда проклятый рождественский завал закончился, оказалось, что я приобрела невероятно ценные навыки и существенно расширила словарный запас.
Сейчас вы читаете эту статью, a я сижу за своей рабочей консолью и скороговоркой диктую в микрофон очередное заключение. В большинстве случаев на диктовку например, МРТ колена уходит менее одной минуты. Напротив меня сидит Жан-Пьер, его эльзасский выговор бывает сложно разобрать в светской беседе, но натренированная система распознавания речи мгновенно переводит невнятное бормотание в элегантные тексты. Наталия — коллега из Венгрии, тоже рядом шепчет в свой микрофон. Когда она только начала работу, на одно МРТ-заключение у неё уходило до пяти-шести часов, потом час, потом двадцать минут, а сейчас она практически не отстаёт от темпа остальных. И в этом следующая хитрость изучения языка:
Übung macht den Meister («Терпение и труд всё перетрут»).
После переезда в Швейцарию я пришла к выводу, что полагается овладеть хотя бы половиной государственных языков. Kаждый швейцарский выпускник гимназии (а значит, и каждый выпускник вуза) свободно владеет, по крайней мере, тремя-четырьмя языками, а отставать от коллег очень не хотелось.
Выбор пал на французский, так как это — второй по распространённости язык страны, а значит, облегчает общение почти с 25% пациентов. Плюс это новая языковая группа, плюс на нём можно общаться в Канаде, многих африканских и некоторых заокеанских государствах. Плюс нам завещал его учить Максим Леонидов. Куда ни кинь — везде одни плюсы. И вот тут меня постигло фиаско. Я потратила на курсы, книги, софт, подкасты и другие учебные материалы почти четыре года и сумму, примерно равную стоимости половины неплохого автомобиля. Но по сей день так и не сумела выйти на тот уровень, на котором владею английским и немецким. Нет, я вполне способна прочесть «Ле Монд», а в тех редких случаях, когда усаживаюсь перед телевизором, то смотрю только французские новостные каналы. Мне не нужен переводчик, чтобы понять, о чём речь в выписке из истории болезни. Но я теряюсь, если нужно позвонить куда-нибудь в Страсбург и попросить выслать снимки пациента, и уж точно не смогу провести даже самую простую презентацию на французском. Аудирование — бич английского, грамматика — бич немецкого, неправильные глаголы — ночной кошмар русского, но французский язык совместил в себе все эти трудности и массу других. В своей книжке Като Ломб писала:
«После третьего языка всё у вас пойдёт, как по маслу».
Возможно, но мне так и не удалось бегло заговорить на третьем языке, полиглотом я себя не считаю, поэтому проверить этот постулат не представилось возможным. Что дало мне знание французского? Разве только то, что я теперь могу помочь своему ребёнку со школьными уроками. Практически все здешние пациенты-франкофоны владеют либо немецким, либо английским. А те больные, у которых существует языковой барьер, говорят совсем на других языках. Благодаря Гугл-переводчику, мне уже доводилось успешно вести приём пациентов, кроме прочего, на арабском, амхарском, тигринье и суахили. Вот с последним ещё была история.
Но на следующий день всё стало ясно. Не успели мы выйти после завтрака, как заметили группы местных гопников, человек по 40–70. Символически огороженный пляж действительно принадлежит отелю, но вот довольно широкая прибрежная полоса — уже достояние общественности. Вот эта самая местная общественность, так называемые «beach boys» тусуeтся там целыми днями, оживляясь при появлении туристов, стараясь впарить футболки, картины, очки, ещё какую-то дребедень. Если вы лежите на отельном пляже, вам будут просто свистеть и улюлюкать. Если же попытаетесь пройти к океану, вас тут же возьмут в плотное кольцо и в таком разномастном, галдящем на все лады окружении вы можете попытаться окунуться в океанские воды. Эти ребята не нападают, не хватают за руки — свои права они знают отлично, к тому же отельный секьюрити всегда пристально бдит за развитием ситуации. Но купаться или просто спокойно находиться на пляже под прицелом сотни возбуждённых глаз, рассматривающих наличие у вас свободных денег как своё личное оскорбление — совершенно невозможно. При этом самое глупое, что вы можете сделать — это что-то купить у них. После такого точно не отстанут.
Мы вышли к океану, едва взглянули на эту картину маслом и поплелись к остальным, к бассейну.
Муж вздохнул:
— Стоило лететь за сотни километров, чтоб лежать в гетто с усиленным питанием у бассейна?
Я задумалась:
— Подожди-ка. У меня есть идея, не знаю, сработает ли, но попробовать стоит.
И пока муж плескался с малышнёй в лягушатнике, я нашла интересующий меня канал на Ютубе и в течение пары часов смотрела видео и делала записи.
На следующий день я сказала:
— А теперь пошли.
И мы снова вышли к океану. Мы стояли на общественной полосе песка, белотелые, одетые только в купальные костюмы. У нас ничего не было в руках, даже полотенец. Местные обступили нас плотной тёмной толпой, причём подтянулись сразу несколько гопницких групп и весь прибрежный пятак быстро заполнился народом. Нас окружало не менее ста пятидесяти человек, скорее все двести с лишком. Это был какой-то сюрреалистический Финский вокзал под пальмами, не хватало только броневика. Секьюрити придвинулся поближе, по-прежнему оставаясь на территории отеля, нахмурился и поднёс рацию к губам. Группа итальянских туристов недоумённо наблюдала за происходящим из безопасного отдаления. Я наклонилась, взяла своего малыша на руки и изобразила самую широкую улыбку, какую сумела:
— Асанте сана, рафики! Ниметока Найроби.
Весь разговор на суахили занял несколько минут и сводился к тому, что мы — семья из Найроби, где мой муж работает в нефтянке.
— Чё, футболки, картины, очки будете брать? — спросил главарь.
— Ну ребят, вы чё? Мы ж из Найроби.
— Ну и чё што из Найроби? Там всё есть?
— Да есть там всё — и футболки и картины. Это ж Найроби.
— А-а… Ну ладно, если чё надо будет, заходите: у меня вон там сарай. Там у меня классные картины, в Найроби таких нету. А тут вы чё — отдыхаете, да?
— Ну да, отдыхаем.
— А-а, ну ладно, не бум мешать. Но если чё — мой сарай там.
— Ок, пасиб.
— И вам не хворать.
В ту же секунду толпа рассосалась и мы пошли к воде. Озадаченные итальянцы ломанулись было за нами, но не тут-то было: их моментально плотно взяли в оборот и всё-таки всучили какую-то сувенирную мелочь и футболку.
Муж особым рвением к изучению языков никогда не отличался, но всё происшедшее на него произвело такое впечатление, что тем вечером он не лёг спать, пока не выучил десяток предложений на суахили. На следующее утро нас приветствовали громкими воплями:
— Эй, найробцы, ДАРОВА!
Но окружать никто не стал. Наоборот, когда к нам прибилизилась другая толпа (по всей видимости, вчерашнюю речь с броневика полностью пропустившая) и попыталась взять в кольцо, «наши» гопники замахали на них руками и заорали. После этого мы могли долго идти по прибрежной полосе после отлива, встречая то одного местного, то другого, но никто не пытался ничего продать. Один торжественно преподнёс шевелящуюся бутылку из-под соуса, всю обжитую-облепленную разными морскими обитателями. Другой прямо перед нашим носом вырыл из песка скользкую камбалу и тоже вручил в качестве подарка. Нам показали маленькое озерцо с ядовитыми рыбами и приволокли целое ведро морских звёзд. Я понемногу спрашивала их о том, о сём: как живут, где, сколько каждому лет. Запаса слов на суахили часто не хватало и тогда переходили на английский, но главное дело было сделано — лёд сломан. На следующий день мы купили на рынке большую корзину манго и заточили их вместе с гопотой, сидя на камнях перед вышеупомянутым сараем. На этот раз большого скопления народа не было, может, десяток пляжных бразас от силы. В заключение все распевали дурниной какой-то местный хит (очень надеюсь, что без обсценной лексики, потому что дочь подхватила слова моментально и уже после возвращения домой долго ещё поражала остальных детсадовцев африканскими песнями). Остаток отпуска прошёл безо всяких особенностей, но мы так и остались единственными постояльцами отеля, получившими доступ к береговой линии. Таким образом суахили для меня оказался гораздо полезнее французского.
И тут мы возвращаемся к тому, о чём я уже говорила в самом начале: каждый новый язык — это дополнительный шанс. Он может иметь вполне определённую монетарную ценность (как-то мне попалось исследование, где было показано, что свободное владение каждым иностранным языком для швейцарца означает в-среднем дополнительно двести франков к ежемесячному доходу, пожизненно). Но может и не иметь. Шанс — это не гарантия. Иногда он лежит совсем не в той плоскости, в которой изначально ожидалось, но этот шанс существует.
Будучи пару лет назад в Белграде, я случайно разговорилась с сербским коллегой по имени Бранко и тот рассказал, что во время натовских бомбёжек каждую ночь приходилось спускаться в убежище и уснуть в таких условиях было невозможно. Поэтому чтобы как-то отвлечься, он решил выбрать для себя занятие, наименее связанное с окружающей реальностью: взял учебник китайского и поставил себе цель — один урок на три дня, двадцать иероглифов в день. Постепенно стала вырисовываться система построения языка, составные части иероглифов обрели смысл и норма заучивания выросла до пятидесяти, потом — восьмидесяти в день. Когда бомбардировки закончились, в Белград приехала группа китайских строителей, чтобы помогать восстановлению города. По вечерам Бранко ходил к ним на площадку и через какое-то время с изумлением заметил, что вполне способен с ними общаться. И нет, сегодня он не олигарх-совладелец китайской логистической фирмы, как следовало бы заявить по закону жанра. Но у него по-прежнему масса хороших китайских знакомых, он много раз бывал по их приглашениям в Китае, ему не раз подбрасывали неплохие подработки. Для себя самым главным Бранко считает то, что ему удалось не сойти с ума, а даже использовать то опасное и тяжёлое время для личностного роста.
В-общем, для всех, у кого хватило терпения дочитать этот лонгрид до конца, самый главный совет от Като Ломб:
Язык — это крепость, которую нужно штурмовать всеми силами.
Удачи вам при штурме.
