Доклад «42». Большой конспект
Привет, Хабр, меня зовут Вадим Макишвили. В 2014 году я выступил с докладом »36». Рассказывал про кризис среднего возраста, признавался в собственных слабостях и делился способами, которые помогли мне совладать со страхами. Сразу после выступления друзья стали надо мной подтрунивать, мол, давай каждые десять лет по продолжению. Я отшучивался, мол, обязательно сделаю. Но, вообще-то, не собирался, потому что каждые десять лет рассказывать всему миру про свои страхи — скучно.
Однако несколько месяцев назад на конференции YaTalks в Екатеринбурге я выступил с новым докладом. В заголовке число 42, и возникает вопрос: «Неужели Макишвили — автор одной темы?» Нет. Самокопания не было. А что было? И можно ли »42» считать продолжением »36»?
Мой рассказ имеет отношение к предыдущей лекции лишь косвенно. В »42» я детально обдумываю тему, которой тогда едва коснулся. Но если кому-то удобнее думать, что »42» — вторая серия, пусть так. Тогда впереди ещё и третья, которая не будет иметь ничего общего ни с первой, ни со второй, ну разве что автор — я, и название тоже окажется каким-то числом.
»42» — точно не про кризис среднего возраста.
— Здравствуйте, друзья. Мне очень много хочется вам рассказать. Так много, что первая версия этого доклада длилась два часа. Но организаторы сказали мне — Макишвили, не наглей. Короче, вы со мной здесь на час. Я постараюсь, чтобы вам не было ни скучно, ни грустно.
Ответ на вопрос, почему доклад называется »42», прямо сейчас не прозвучит. Совершенно точно это число имеет символическое значение для меня, и оно не связано с возрастом. Также оно не связано с ответом на главный вопрос Вселенной и everything. Я бы хотел, чтобы вы вообще не пытались сопоставлять название с содержимым — в этом нет смысла. Меня родители назвали Вадим. Мою жену назвали Наташа. Почему нас так назвали? Просто Вадим, просто Наташа, просто »42».
Я занимаюсь веб-разработкой с 1996 года. 23 года я зарабатываю этим себе на жизнь. Ко мне неоднократно приходили с вопросом: «Что нужно учить, чтобы стать, как ты, разработчиком?» Я довольно быстро стал отвечать рутинно, не задумываясь: «HTML-CSS-JavaScript». Но недавно я задумался, что же я такое отвечаю? Мы с вами все разработчики. Мы зарабатываем так деньги. Нас среди ночи разбуди — мы обязательно что-то сверстаем и запрограммируем, даже выложим в облако, и оно там заведется. И нам вполне очевидно, что в 2019 году знать эти три базовых технологии недостаточно.
Сейчас мы должны обладать такими знаниями, которые от нас раньше и не требовались. Мы должны стать фулстек-разработчиками: делать что-то и на клиенте, и на сервере, и базу поднять, и в облако задеплоить, и тесты написать. Еще от нас требуют софт скиллов, чтобы младших разработчиков подтянуть к старшим. Всему этому нам приходится учиться постоянно. Количество задач, которые мы делаем в единицу времени, выросло, а сил осталось прежнее количество. Поэтому мы ищем разные способы повысить свою эффективность. Изучаем техники тайм-менеджмента, ставим тудушки и ремайндеры, чтобы они нам напоминали, что нужно сделать. Обязательно планируем каждый день свои задачи. В командах вводим всякие эджайлы, канбаны, скрамы. Кому-то этого мало — и они ставят разные программки на компьютер, тайм-трекеры: столько-то часов я сижу в IDE, столько-то в Facebook (а хотелось бы в Facebook сидеть поменьше). Но и этого мало — кто-то к психологам ходит, кто-то на тренинги личностного роста.
Несмотря на все усилия, мы периодически оказываемся на эмоциональных качелях. То кажется, что я уже столько всего знаю, такую крутую штуку сделал, я нереальный молодец. А через неделю, когда я сижу над задачей и чуть ли не плачу над ней, есть ощущение, что я бездарь. От этих качелей становится плохо.
У меня есть гипотеза:, а что, если нам не нужно повышать эффективность? Что, если она у нас снижена, и нам нужно ее восстановить до нормальной? Что, если я не могу восстановить эффективность, потому что не умею слушать сигналы своего организма?
Мы программисты, программируем в IDE. Но мы же не этим инструментом программируем. Мы пишем программы головным мозгом. Получается, наш главный инструмент — головной мозг. И мы не понимаем, как он функционирует. Пользуемся им вслепую.
Но в работе же мы так не делаем. Если я хочу использовать какую-то библиотеку, то сначала прочитаю документацию, в исходники загляну, а потом уже буду использовать. А где взять документацию к головному мозгу? Кажется, что документации к мозгу быть не может. Помните, как в фильме Марка Захарова «Формула любви» врач сказал? «Голова — дело темное, исследованию не подлежит». Однако документация к головному мозгу уже давно написана — в учебниках медицинских вузов. Я врач по образованию, я читал. Основы функционирования нашей нервной системы описаны и они не меняются, только уточняются деталями и нюансами.
У меня сейчас довольно трудная задача — я хочу рассказать вам основы того, что написано в учебниках медицинских вузов, в научных статьях и медицинских журналах. А трудно это потому, что вам, программистам недостаточно сказать какой-то факт или дать рекомендацию. Вы не поверите, потому что вы осознанно или неосознанно ко всему в жизни применяете инженерный подход. Вам нужно подавать информацию, максимально очищенную от субъективности. Тогда вы ее услышите, осознаете, примите в свою жизнь и что-то с ней сможете сделать.
Я принес эту информацию. И что интересно, у меня пруфы есть. Хабр читаешь:, а где пруфы? Пруфов нет — до свидания. Пруфы есть, их много. Если они будут нужны, я дам ссылки на исследования, названия статей, книг и сами книги. И если вы начнете их читать —, а я бы хотел, чтобы вы их прочитали — я вам гарантирую примерно год вдумчивого интеллектуального чтения. Только одно может помешать вам это все понять — ваше собственное мнение. К 20–30–40 годам у вас есть некое представление о том, как функционирует человеческий организм, головной мозг и конкретно ваш. Если почитать соцсети, складывается ощущение, что каждый человек на планете чудесно разбирается в трёх вещах: в политике, футболе и медицине (а в медицине лучше всего в гормонах, антибиотиках и прививках).
Я хотел бы, чтобы мы с вами подумали: на чем основано наше мнение? На каких фактах?
Пока вы думаете, расскажу анекдот.
Ребенок со школы приходит, мама слышит, ребенок пришел, плачет навзрыд:
— Сынок, что случилось?
— Мама, мне сказали, что у меня нет своего мнения.
— Как это, нет своего мнения? Иди-ка сюда, мамочка расскажет тебе твое мнение!
Никто из нас не нейрохирург, не нейропсихиатр, не нейрофизиолог. Никто из нас не видел живого головного мозга, чтобы человек был жив, разговаривал, а вы смотрите на его мозг. Кто из нас умеет делать функциональную магнитно-резонансную томографию и умеет расшифровывать результаты?
А если мы всего этого не видели, не трогали, не нюхали, то на чем основано наше мнение о функционировании организма? Мне кажется, оно основано на какой-то информации, которую мы где-то прочитали, от кого-то услышали. В интернете очень много информации. Там много абсолютно точной, но абсолютно бесполезной информации. С ней ничего нельзя сделать.
Например, есть статья о том, что наше психоэмоциональное состояние, будь то радость или печаль, обусловлено пятью сигнальными молекулами: дофамин, серотонин, окситоцин, адреналин, вазопрессин. И говорят: «Представляете, если у вас депрессия, жизнь серая, жить не хочется, то это серотонин упал. Если вы счастливы — дофамин поднялся. Если вожделеете кого-то — окситоцин зашкаливает». Чудесные факты. Но зачем мне их знать?
Ну, например. Мне грустно, одиноко, жизнь тяжелая. А, подумаю я, ну понятно же, — это у меня серотонин упал! Сейчас, возьму кровь из вены, измеряю уровень серотонина. Ну, да, так и есть — низкий серотонин. Достану тут же серотонин из аптечки, воткну иглу в вену — жизнь заиграла яркими красками. Так что ли?
Ну, нет же. Мы так не делаем, у нас и возможности такой нет. Тогда зачем мне это знать? Я хочу знать другие факты, с которыми могу что-то сделать, чтобы изменить свою жизнь. И такие факты я вам принес. Я расскажу их без всяких домыслов, допущений и без особых упрощений, как я делал в »36».
В моем рассказе три раздела. Первый раздел — некие факты из физиологии человека. Предлагаю послушать, чему-то удивиться, запомнить и отложить в сторонку. Второй раздел — факты из нейрофизиологии человека. Тоже послушаем, удивимся и не будем пытаться искать взаимосвязь между этими группами. И в третьем разделе увидим, как факты оттуда и отсюда переплетаются.
Рассказывать я это буду так, как хотел бы, чтобы это рассказали мне, то есть понятно.
Первая часть. Физиология
Три простых факта.
Первый факт. Каждое существо на планете, особенно многоклеточное, что-то ест, пьет и вдыхает.
Второй факт. Каждое существо на планете постоянно анализирует звуки, запахи и образы из окружающей среды. Если существо этого не делает, особенно в дикой природе, его кто-нибудь сожрет. Нас никто не сожрет, но если я в наушниках выйду на проезжую часть, то не услышу автобуса — и до свидания.
Третий факт. Любой организм сохраняет жизнеспособность в узких пределах концентрации потребляемых веществ. Мало — это плохо, много — тоже плохо. Почему мало плохо, очевидно. Я не люблю, когда мало денег, мало еды, мало возможностей. И в физиологии это именно так. Дефицит необходимых телу питательных веществ приводит к расстройству жизнедеятельности. Приведу простой пример. Каждая клетка нашего тела каждую единицу времени обязана потреблять как минимум два вещества — молекулярный кислород, который мы вдохнули из атмосферы, и глюкозу, которую недавно съели в сэндвиче. Каждую секунду. В каждом из вас примерно по 30 триллионов клеток. И каждая клетка прямо сейчас у каждого из вас активно всасывает глюкозу и кислород, где бы она ни находилась: в коже щеки, в сетчатке глаза или в головном мозге. И наиболее чувствительна к этому процессу нервная ткань, нейроны мозга.
Мозг потребляет 25% кислорода, что мы вдохнули. Получается, это чуть ли не самый главный потребитель кислорода в нашем теле. А у ребенка до четырех лет мозг пожирает 50% кислорода.
Отсюда должно стать понятно, что, когда в офисе душно, это не просто вопрос дискомфорта, а вопрос эффективности нашей интеллектуальной деятельности.
Про дефицит понятно. А «много» почему плохо? Когда у меня много денег, много еды, много возможностей — это очевидно лучше, чем, когда их мало. Нет, в физиологии всё не так. Избыток питательных веществ, даже очень необходимых, приводит к расстройству жизнедеятельности.
Возьмем простой пример. В каждой клетке нашего тела есть ион железа. Обязательно. Не в мембране клетки, а в мембране митохондрии, но обязательно! И если бы их там не было, молекулярный кислород, который мы вдыхаем, не смог бы встраиваться в химические реакции. То есть железо жизненно необходимо для нашего тела.
Почему я об этом говорю? Железо нужно нам в минимальных концентрациях. Мы должны усваивать его примерно 1 мг в сутки — примерно столько же мы теряем с естественными отправлениями. Возьмем кончик ножа, там лежит металлическая стружка. Делим эту стружку на тысячу частей, берем одну такую часть (я ее даже на пальце не вижу) — столько я должен усвоить в течение суток. Представим, что я в течение суток усвоил не 1 мг, а 1 грамм, всю стружку. Кажется, ну что от такой дозы случится? Ничего. Однако я окажусь в состоянии тяжелого отравления железом. А если я в течение суток усвою 20 грамм — чайную ложку железа — я умру. И это не вопрос вероятности — умру я или нет. Я умру. От 20 грамм усвоенного железа. Меня этот факт будоражит, не даёт покоя.
Возьмем другой пример, повкуснее. Мёд. Вкусная полезная штука, у многих дома на столе стоит. Однако если Саша в течение доклада съест литр мёда, то к концу нашей встречи мы увидим, как у Саши разовьются судороги, нарушится дыхание, остановится сердце, и он довольно быстро окажется в коме. Литр мёда. Стоит дома в свободной доступности. Если какой-то ребенок его очень любит, то мы можем потерять ребенка. Это избыток.
Почему так происходит? Большинство избыточно поступающих в нас веществ неизменно встраиваются в метаболические, химические реакции в нашем теле. Почему так происходит? Человек, как вид, существует 2,5 млн лет. Эволюционные психологи говорят, что в живых организмах в ходе эволюции закрепляются только те механизмы, которые способствуют выживаемости этого вида в постоянно изменяющихся условиях среды. 2,5 млн лет мы жили в эпохе нехватки еды. У нас практически не было эпохи, когда мы жили бы в пищевом изобилии, поэтому эволюции не нужно было создавать механизмы игнорирования излишков. У нас их и нет. Всегда был голод — все, что ни пришло, встраивай в организм.
Я начал с того, что мы постоянно едим, пьем и дышим. А ещё мы анализируем звуки, запахи, образы окружающей среды. То есть, потребляем информацию. Интересно, а с информацией такое же правило: мало — плохо и много — плохо?
Очевидно, когда информации мало, это плохо. В дикой природе живое существо довольно быстро погибает, если информации мало.
Я дайвер, люблю нырять. Если вы со мной нырнете в Черное море, вы увидите, что там «все жрут всех». Безжалостно. Рыбы жрут медуз, медузы — других медуз, крабы — рыб, моллюски — моллюсков, а человек всё. Стоит только существу зазеваться, пропустить информацию, и оно окажется в руках ныряльщика.
А много почему плохо? Кажется, что информации много не бывает. Я же не медуза, я человек, у меня высшая нервная система. Я возьму информации столько, сколько мне надо, остальное проигнорирую. Как стакан — туда можно налить столько, сколько можно, а дальше перельется и всё. Так? Нет.
Нейрофизиологи заявляют, что изобилие информации снижает интеллектуальные функции, потому что рассеивает внимание, делает мышление поверхностным и приводит к повышению количества ошибок.
Когда я это услышал, я не поверил. Стал разбираться. Довольно быстро нашел мнение тех же эволюционных психологов. Они говорят, что всё вполне логично: сейчас эпоха информационного изобилия, и у нас еще не было за всю нашу эволюцию такой эпохи, когда информация была бы доступнее, чем еда. А раз не было такой эпохи, то не было даже шанса развиться эволюционным механизмам игнорирования информации.
Я не поверил и пошел за доказательствами.
Вторая часть. Нейрофизиология
Строение и функции нервной системы и головного мозга начали изучать еще за 500 лет до рождения Христа. Довольно быстро поняли как устроена нервная система макроскопически. Потом выяснили, что есть клетки, нейроны, что они объединяются в группы, назвали эти группы — нервные центры, ядра. Поняли, что некое ядро отвечает за некую функцию в теле человека. Например, еще 250 лет назад француз Шарль Лорри разрушил мозжечок у животного и обнаружил, что животное не может ходить, у него нарушена координация — значит, это мозжечок отвечает за координацию движения. То есть, анатомию нервной системы мы знали уже давно, а как она функционирует, было непонятно. Еще лет 300 назад ученые считали, что она функционирует «как-то».
Мне это напоминает стажерский взгляд на приложение. Когда я пришел в Яндекс.Карты, мне там давали задачки небольшие — какую-то вьюшку поредактировать, с краю пощупать — в таких задачках я что-то понимал. А как приложение функционирует «вообще», я не очень понимал. «Как-то», — думал я. Вот и люди долго не представляли, как функционирует нервная система. «Как-то». Какие-то там энергии, высшие материи или нематерии вовсе.
Но 158 лет назад Иван Михайлович Сеченов, русский ученый-физиолог, опубликовал работу «Рефлексы головного мозга», где сказал, что за всей нашей деятельностью кроется материальный субстрат. Он впервые применил декартовское понятие «рефлекс» (от лат. refleksus — отраженный) к высшей нервной деятельности человека. То есть любое наше действие — это реакция на какой-то стимул, который возник снаружи или внутри. Это заявление раскололо научный мир на две части.
Одни сказали, что это ересь! Как посмел этот русский Иван опустить человека до уровня животного, рефлексов, каких-то там рефлекторных дуг?
А вторые ученые, например, Николай Евгеньевич Введенский, Алексей Алексеевич Ухтомский, британский ученый Чарльз Шеррингтон, увидели возможность изучать работу нервной системы дальше. Довольно быстро были сформулированы некие 7 принципов координирования рефлекторной нервной деятельности. Мы детально поговорим про два из них — принцип реципрокности и принцип доминантности.
И.П. Павлов. Источник фото: libmir.com/book/288344-ivan-petrovich-pavlov-1849–1936-gg-ezras-asratovich-asratyan/image
В 1924 году Иван Петрович Павлов получает Нобелевскую премию за работы в области пищеварения и тоже переключается на исследования высшей нервной деятельности. И он формулирует учение о безусловных и условных рефлексах. Об одном безусловном рефлексе мы тоже поговорим.
80 лет назад советский ученый Петр Кузьмич Анохин пишет работу «Теория функциональных систем». Это фундаментальная работа. Только в конце прошлого века люди придумали такие хитрые сканеры, которые позволили увидеть системы, о которых говорил Петр Кузьмич.
Мы же как раньше изучали головной мозг? Была магнитно-резонансная томография или компьютерная томография, и мы делали некие срезы статического состояния головного мозга и получали 3D-картину состояния мозга прямо сейчас. А хотелось посмотреть, как функционирует мозг у живого человека с течением времени. И только в конце прошлого века появилось два хитрых сканера: функциональная магнитно-резонансная томография и позитронная эмиссионная томография. Они основаны на изучении потребления глюкозы и кислорода нервной тканью. Они изучают, в каких участках головного мозга активно пожираются эти вещества. И там, где они активнее пожираются, это означает, что там высокая физиологическая активность нейронов. Когда мы качаем какую-то мышцу в спортзале, она активно что-то пожирает. Тут те же принципы.
Что такое функциональная сеть по Петру Кузьмичу Анохину? Это когда группы нейронов объединяются в некое функциональное сообщество для выполнения конкретной задачи. Допустим, меня укололи иголкой — я испытал боль, потому что у меня активизировался нервный центр боли. В этот же момент я испытал эмоциональные потрясения: удивление, страх. У меня активизировались нейроны, которые отвечают за мое эмоциональное состояние и активизировался центр, который анализирует образы. Еще я это все запомнил, то есть у меня активизировались нейроны в гиппокампе. Вот для такой простой ситуации у меня активизировались разные группы нейронов, и они выполнили одну свою задачу.
До 1990 года ученые считали, что есть пять функциональных сетей для выполнения интеллектуальной работы. Но в 2000 году стало понятно их всего три.
Все три функциональные сети обеспечивают всю нашу интеллектуальную деятельность. Вы меня слушаете, вы все очень разные, но, если бы мы поместили вас в эти сканеры, мы бы увидели, что у вас у всех сейчас были активны одни и те же группы нейронов — одна и та же функциональная система, одна и та же крупномасштабная нейронная сеть.
А если наденем сканер на меня и на Андрея Плахова, который в соседнем зале тоже что-то интересное рассказывает, то окажется, что у меня с ним абсолютно одинаковые функциональные сети сейчас активны. А если возьмем ребят, которые сейчас где-то на море, сидят на пляже, смотрят вдаль и вроде бы ни о чем не думают, у них активна третья функциональная сеть.
Эти функциональные сети в зарубежной научно-популярной литературе как только ни называют. Даниел Канеман называет их «быстрый и медленный мозг». Психиатр Тео Компернолле называет их «думающий, рефлексирующий и архивирующий мозг». Но мы программисты — мы можем понять реальные названия этих сетей.
Первая сеть — salience network (сеть выявления значимости). Эта сеть активизируется тогда, когда мы потребляем какую-то информацию. Вы меня слушаете, она активно пытается выявить значимость информации для вас.
Вторая сеть — central executive network (центральная исполнительная сеть). Она активна у любого человека, который сейчас пытается исполнить решение. Грубо говоря, когда мы создаем информацию или реализуем решение, которое приняли. Я пытаюсь до вас донести сейчас свои мысли.
Третья сеть — default mode network (сеть пассивного режима мозга). Сидят ребята, смотрят на море, ничего не делают, вроде как даже не думают ни о чём, однако в этот момент у них активно работает некая функциональная сеть, хотя по поведению человека это и не видно. Про эту сеть я не скажу ни слова, хотя она безумно интересная, и про неё стоит отдельно почитать. В русской научно-популярной литературе о ней сполна рассказывает врач-психотерапевт Андрей Владимирович Курпатов, почитайте. Нас же с вами будут интересовать первые две сети.
Когда активна сеть выявления значимости? Когда мы смотрим Facebook, листаем Instagram, читаем чужой пул-реквест, читаем письмо. То есть когда мы активно потребляем какую-то информацию.
Когда активна центральная исполнительная сеть? Когда мы что-то пишем в IDE, создаем информацию, реализуем решение, пишем в пул-реквесте замечание, пишем письмо. То есть когда исполняем некое придуманное решение.
И сразу возникает вопрос «А когда я читаю пул-реквест и тут же пишу замечание к нему, у меня две системы активны одновременно? Или когда я веду встречу и разговариваю с человеком, я его послушал, потом ответил — у меня тоже две системы одновременно работают?» Нет. Оказывается, что эти системы работают по принципу реципрокности — одному из семи принципов координирования высшей нервной деятельности, о котором мы чуть раньше говорили.
Принцип реципрокности свойственен многим тканям в нашем организме. Он означает, что ткань может делать что-то одно, или что-то другое —, но никогда и то и другое сразу. Например, печень — многофункциональный орган, который умеет делать много всего полезного, эдакая фабрика в нашем теле. Когда мы вкусно поели, к нам в печень поступила глюкоза. Тогда печень с помощью своего рецепторного аппарата понимает, что глюкозы много, и она включает её в некоторые химические реакции, например, чтобы создать запас этой глюкозы в организме, превратив её в гликоген.
А если мы выпили алкоголя, то в печень поступает алкоголь — он для всего организма, как ни прискорбно, токсичен. Яд, хоть и вкусный. Тогда печень улавливает своими рецепторами алкоголь и включает его в другие химические реакции для нейтрализации этанола. Печень может делать или то, или другое — либо складывать глюкозу в гликоген, либо гидролизировать этиловый спирт — и никогда и то и другое одновременно. Очень неприятный сюрприз. Когда мы выпиваем и вкусно закусываем, мы переключаем печень в режим нейтрализации алкоголя, и она больше ничего делать не может. Это принцип реципрокности.
В нервной ткани это означает, что функциональные крупномасштабные нейронные сети могут функционировать или одна, или другая — и никогда вместе. Так происходит благодаря тому, что при активации одной сети нейронов резко тормозится другая сеть. Даже известно, как именно это происходит. Когда приходит возбуждение на нейроны одной группы, от этих нейронов по специальным вставочным клеткам — нейронам — идет тормозящий импульс в группу другой сети. Как детские качели: если ты летишь вверх, то другой летит вниз. Так и с этими сетями. И чтобы этот тормозящий импульс прошел, нужно, чтобы в нейронах прошел электрический импульс, чтобы между отростками этих клеток выбросились какие-то сигнальные молекулы, их нужно создать, для этого экспрессируются гены, которые отвечают за синтез белков. В общем, тратится много ресурсов, хоть мы это и не замечаем.
Например, если мы сможем как-то пометить молекулу воды в стакане, и измеряем количество столкновений этой молекулы с другими молекулами в стакане, то окажется, что за секунду эта молекула совершит 10 трлн столкновений с другими молекулами воды. Для нас секунда — ничего, а там целая жизнь прошла. Так и в нашей голове — мы переключаем одну сеть, для нас вроде бы ничего не произошло, однако у нас там произошла целая жизнь белковых молекул. Когда мы переключаем одну деятельность на другую, тратится и какое-то время, и какое-то количество ресурсов.
Переходим к принципу доминантности. Его сформировал Алексей Алексеевич Ухтомский. Я не зря называю все эти фамилии. В процессе понимания работы головного мозга большую роль сыграли именно русские ученые, я бы хотел, чтобы мы этим гордились.
А.А. Ухтомский. Источник фото: yarwiki.ru/article/2061/uhtomskij-aleksej-alekseeevich
Принцип доминантности означает, что когда активизируется некая функциональная сеть нейронов, она стремится доминировать над остальными сетями. Это очень легко понять. Предположим, сейчас вечер, ночью выпадет снежок. Такое может быть на Урале? Легко. Утром проснулись — снега по колено. Человек вышел, протоптал дорожку. Второй человек пойдет туда, где прошел первый человек. 20 человек пройдут, и потом пойдете вы. И вы, конечно, выберете именно эту дорожку, а не рыхлый снег, как бы она ни петляла. Есть даже ролики в интернете, как люди издеваются над другими людьми — протаптывают такие дорожки, которые никуда не ведут. И люди бездумно по ним идут.
Примерно то же самое происходит и в нервной ткани. Если уже есть цепочка нейронов, которые активно друг с другом взаимодействуют, то любое возбуждение из других групп стекается к этой сети — называется «конвергирует» — и подпитывает работу именно этой функциональной сети.
Почему это важно понимать? Вы уже 45 минут меня слушаете, у вас очень активна функциональная сеть. Вы пытаетесь понять, что я вам рассказываю. У вас сейчас укрепляются связи между нейронами. И если мы долго находимся в состоянии активности какой-то сети, например, я в отпуске сижу, читаю книги, смотрю сериалы, не нагружаю мозг созидательной интеллектуальной деятельностью, то у меня в мозге физически укрепляются связи между нейронами.
Когда я это услышал, то подумал, что быть такого не может: еще 25 лет назад в институте нас учили, что мозг — это такая ткань, которая один раз появилась, развилась за 25 лет и больше не меняется, только отмирает там что-то. Теперь известно, что есть зоны, где постоянно растут нейроны, размножаются. И известно, что в течение жизни у каждого из нас постоянно реорганизуются связи между клетками головного мозга. Эта способность лежит в основе пластичности головного мозга. Хочется, чтобы мы понимали, что пластичность — это не когда удалили кусок мозга, и там что-то вырастет. Ничего не вырастет. Пластичность — это в основном про укрепление связей между нейронами.
Я хочу, чтобы вы поняли, как это происходит. У нервной клетки, нейрона, есть несколько входящих каналов и один исходящий. Однонаправленный поток данных, как в React, импульс все время идет в одну сторону. Если представить, что моя рука — это аксон какой-то клетки, а это — входящий дендрит, между ними есть щель — мы ее называем синаптическая щель — туда выбрасываются сигнальные молекулы. И когда этот аксон долго раздражает этот дендрит, у дендрита физически вырастают дополнительные отростки, дендритики. Было такое соединение, а стало такое, чтобы увеличить площадь соприкосновения этого дендрита с этим аксоном, чтобы легче перетекала информация. Эти дендритики называются дендритными шипиками. Слово «шипики», на мой взгляд, стремное, но это вполне научный термин, принятый во всем мире. И именно способность укрепления связей лежит в основе пластичности.
Я не так давно был в отпуске, целый месяц на море. Этот месяц читал, смотрел сериалы и совсем не программировал. Когда вернулся, то в первый день вообще не смог ничего делать. Я продолжал читать почту, физически не мог себя заставить что-то полезное сделать. Но не нужно быть в отпуске, чтобы погрузиться в такое состояние. Когда вы посмотрели пять серий «Игры престолов» подряд, то единственное, что вы сможете сделать после этого — посмотреть шестую серию. Верно?
Всё. Самые сложные части про физиологию и нейрофизиологию закончились. Я хочу, чтобы мы подбили некоторые факты. Для того, чтобы мы могли потреблять информацию, у нас активизируется крупномасштабная нейронная сеть, которая называется «сеть выявления значимости». Чтобы мы что-то сделали, активизируется центральная исполнительная сеть. Эти сети работают реципрокно, то есть или одна, или другая. Когда мы находимся в диалоге или редактируем чей-то пул-реквест, пишем ценные замечания, то у нас происходит очень быстрая смена этих сетей. Мы не замечаем, но в этот момент происходит активная затрата ресурсов в нервной ткани. Когда мы находимся долго в состоянии активности одной сети, у нас физически реорганизуются связи в головном мозге — что приводит к доминированию этой сети.
Почему я об этом говорю? Вспоминаем, что информация сейчас еще доступнее, чем пища — мы потребляем ее очень много. Это означает, что, если мы потребляем ее бесконтрольно, то, скорее всего, мы много времени находимся в состоянии активной одной сети, сети выявления значимости. А это та сеть, с помощью которой мы можем только выявить, значимая для нас информация или нет, но ничего не можем с ней сделать.
Третья часть. Итоги
Мы подошли к теме неэффективности, с чего я начал. Почему мне кажется, что нам надо восстанавливать эффективность, а не повышать?
В 1978 году (мне тогда было три года) нобелевский лауреат Герберт Саймон получил премию за работы в области исследования поведения людей на работе и принятия решений. Он сказал такую фразу, я ее зачитаю: «В мире, где главным ограниченным ресурсом является внимание, информация может быть дорогостоящим предметом роскоши, так как она способна переключать наше внимание с важного на несущественное». Еще раз: информация способна переключать мое внимание с важного на несущественное.
Кажется, что не нужно быть нобелевским лауреатом, чтобы это понимать. Всякие нехорошие люди — мошенники, воры в общественном транспорте или громкие женщины в цветастых юбках на вокзале — давно это прекрасно понимают. Одна из них хватает тебя за руку и что-то тычет в ладонь, вторая орет в ухо на незнакомом языке, вокруг суетятся их дети и дергают тебя за рубашку. И ты не замечаешь, как из твоего заднего кармана уходит iPhone. Потому что внимание рассеялось с чего-то важного на несущественное.
Мне стало интересно, какая же информация способна рассеивать мое внимание на работе с важного на несущественное. И такой информации у нас на работе очень много: почта, письма, рассылка, уведомления о системе сборки, о том, что пришли пул-реквесты, сообщения в чатах, приватных или рабочих, SMS.
Я разделил их на две группы — нежданная и желанная информация. Я выборочно возьму примеры, посмотрим, как сюда вплетаются факты из физиологии и нейрофизиологии и что нам это дает.
Вот первый пример. Когда я начинаю говорить с людьми о шуме, они пожимают плечами и отвечают: «Ну, не знаю, мне не мешает».
— Доктор, у меня нога болит.
— Не знаю, у меня такая же нога, а не болит.
Большинство из вас считает, что шум вам не мешает.
В 2000 году двое ученых Корнеллского университета США Гэри Эванс и Дана Джонс опубликовали статью «Стресс и шум в open office». Они провели эксперимент: взяли 40 офисных сотрудниц, разделили на две группы. 20 женщин посадили в одну комнату, 20 в другую. Дали и тем, и тем совершенно одинаковые задания. В одной комнате было тихо, а в другой включили шумы обычного опен-спейса: щелчки клавиатуры, вспышки смеха, жужжание кофейной машины и копировальной техники. И так они делали эти задания три часа. Потом собрали работы и выкинули их к чертям, потому что не в этом был смысл.
Они взяли кровь у женщин и исследовали уровень гормонов адреналина, норадреналина и кортизола. И оказалось, что у группы, которая работала в шумном офисе, уровень этих гормонов существенно выше, чем у группы, которая работала в тихом офисе. И больше всего зашкаливали два гормона: адреналин и норадреналин. Адреналин ещё называют гормоном страха, а норадреналин — гормоном ненависти.
Кажется, что статью «Стресс и шум в open office» можно переименовать в «Страх и ненависть в open office». Статья вышла через два года после фильма Терри Гиллиама «Страх и ненависть в Лас-Вегасе». Мне кажется, что
