Язык лёгкого поведения
Это был 2000-й год, я готовился поступать в аспирантуру в Штаты, изо всех сил учил так не любимый мною английский и вдруг начал замечать, что английские слова магическим образом вытесняли из головы привычные русские, и я иногда выдавал предложения типа «Это хорошая ботл, давайте её быстрее дринк». Современное поколение, выдающее фразы «законформим таски и обсудим наши мейлстоуны» по 100 раз на дню этим, наверное, не удивишь, но я не мог понять, как слова, которые я знал всю жизнь, вдруг начинали замещаться словами другого, весьма малознакомого языка.
С Наташей я познакомился, кажется, в «кроватке» (онлайн-чат эпохи телефонных модемов). Она уехала с родителями в США в 80-х, будучи школьницей, но, видимо, всё ещё скучала по родине. Несколько дней общения и я уже был по уши влюблён в неё. Когда она приехала в Москву, я заметил, что она, свободно владея английским языком, не вставляла в свои фразы никаких словечек на английском. Её русский был девственно чист и грамотен (если вы общались с эмигрантами, то наверняка замечали, на каком жутком суржике они говорят). «Как тебе это удаётся?» — спросил я. Я не помню, что она ответила, но помню вывод, который я сделал для себя: есть быдло, не знающее хорошо ни одного языка, типа меня, и есть люди уровня Наташи, знающие оба языка в совершенстве.
В 2001-м я поступил в американскую аспирантуру и началось уже настоящее погружение в английский. Оно было как погружение в бездну: я нырнул, потом вынырнул, и начал совершенно по-новому смотреть на нашу языковую реальность. Внезапное осознание того, что русский язык в огромной части взят взаймы из английского, меня по-настоящему шокировало. Если раньше слово «приватизация» вызывало во мне аллергию, причин которой я объяснить не мог, то теперь я понимал почему: оно было чужое, не проистекало естественным образом из языковой базы, которая у меня была, и поэтому его невозможно было понять интуитивно. Как популярное сейчас слово «спин-офф»: похоже на слово «спина», но не имеет никакого отношения к спине, в результате чего речь перестаёт быть эффективным способом передачи информации, требуется сначала выучить перевод, а потом постоянно переводить у себя в голове часть слов в понятия.
И тут обнаружилась интересная вещь: когда я пытался обсудить эту проблему с знакомыми, самым частым ответом были шутки в стиле «И как мы тогда будем называть автомобиль? Самодвиж? А рюкзак как будем называть? Спиносумка? Ха-ха-ха!». Я возражал, что есть же слово «самолёт», почему автомобиль не может быть самодвижем? Говорил, что немецкое слово рюкзак — это по-немецки как раз таки спиносумка и ничего, немцы не укатываются со смеху. Но глумление над собственным языком всё равно вызывало у слушателей одобрительный смех.
Иногда я натыкался на филологов или лингвистов, которые почти всегда приводили два железных аргумента. Первый — это что язык живой организм, и им не нужно управлять, он сам выбирает наиболее эффективное направление развития. Несостоятельность этого аргумента была для меня более или менее очевидна. Язык конечно же не является никаким живым организмом и потому не может развиваться сам. Живой организм — это носители языка и развитие языка ложится на плечи его носителей. В чём разница между квартирой, где живёт семья алкоголиков, и квартирой, где живёт приличная семья, я вполне себе представлял. И было похоже, что наш язык, в результате отсутствия должного ухода, стал мультиязыковой помойкой, как со временем становилась помойкой квартира алкоголиков.
Второй аргумент был то, что «заимствование — это естественный путь развития языка». Этот аргумент было сложнее опровергнуть, пока меня не осенило, что это … просто напросто ложь. Заимствование не равно развитие! Точка. Развитие языка — это использование имеющейся языковой базы слов и различных методов преобразования этих слов для создания новых слов. Возьмём, например, английское слово «бит», обозначающее единицу цифровой информации. Они образовалось объединением двух английских слов, «BInary digiT». Если бы аналогичное слово попытались создать в русском языке, то получился бы «двод», от слов «Двоичный разряД» или, возможно, какое-то другое интересное слово. И это было бы действительно развитием языка. Если подумать, это ведь очень смешная ситуация: в среде высоких технологий если вы скажете, что купить китайскую робо-собаку и наклеить на неё название российской компании — это развитие, вас засмеют. А вот в среде филологов и лингвистов взять иностранное слово и написать его кириллицей — это развитие! Что, в общем, отражает уровень интеллекта всей этой лингвистической братии.
«Каждый раз, когда мы увольняем лингвиста, качество работы системы повышается», приписывают Фредерику Елинеку, руководителю разработок по распознаванию речи в IBM.
Чем больше я думал об этом, тем грустнее мне становилось. История нашего языка выглядела как языковая проституция. Мы занимали и перезанимали слова у той нации, которой поклонялись в определённые периоды развития. Причём при смене суверена мы часто выкидывали старые заимствования и заменяли их на новые. Когда поклонялись Франции, у нас был фризёр. Поклонение Франции сменилось поклонением Германии, фризёра выкинули и заменили парикмахером. Сейчас, когда идолом стала Америка, уже почти родного «парикмахера» заменило слово «барбер». Ну и где-то в процессе этой языковой циклотимии мы ещё успели попользовать слово «цирюльник». Думаю, недалеко время, когда из ненависти к Америке мы заменим барбер-шопы на китайские «лифаши». Несколько сотен лет у нас нет своего стабильного термина для обозначения одной из древнейших профессий. И таких примеров множество.
«Почему этот вопрос беспокоит меня одного?» — спрашивал я себя. Может все народы воруют слова друг у друга и не парятся по этому поводу? Но оказалось, что нет! В Германии с конца 18-го века существует движение под названием «пуризм», имеющее целью очистить язык от иностранных заимствований. Именно благодаря пуристам немцы заменили французское слово «велосипед» на немецкое «fahrrad»', как и множество других чужеродных слов.
«Пуристами проводятся ежегодные конференции, лекции и семинары по проблемам немецкого языка, а также конкурсы на наиболее неудачное использование английских заимствований в СМИ, языковые общества издают журналы, газеты и словари английских заимствований в современном немецком языке с возможными исконными заменами.» источник
Кстати за слово «вертолёт» мы должны быть благодарны Николаю Камову и Николаю Скржинскому, которые получается были не только выдающимися авиаконструкторами, но и патриотами русского языка.
«Долго мы ломали голову, какое дать этому аппарату название, понимая, что рано или поздно оно привьется и войдет в наш словесный обиход. Наконец, мы решили назвать его «вертолетом», образовав это слово из двух — «вертится» и «летает». Из воспоминаний Николая Камова.
На этом примере хорошо видно, что язык развивается не сам, а благодаря людям, которые ответственно относятся к его развитию.
Мне стала интересна идея создания новых слов из старых. Но где же взять забытую языковую базу, но основе которой можно строить новые слова? И я купил «Словарь живого великорусского языка Даля».
Кто считает, что слово акцептовать — русское, пусть плюнет мне в лицо.
Поизучав этот известнейший многотомник, я понял, что это — не словарь русского языка. Словарь Даля — это исторический памятник мерзкому суржику, который существовал при жизни Даля. И заодно я понял, что имеется в виду, когда говорят, что Пушкин создал современный русский язык. Раньше это утверждение казалось мне фантастической глупостью. Как может один человек создать язык? Теперь картинка сложилась: просто Пушкин писал стихи не на том суржике, на котором говорила тогдашняя франкоговорящая знать, а на русском.
Что интересного можно почерпнуть из этого словаря, так это то, что дикая мода заменять иностранщиной даже те слова, которые есть в русском, была и 200 лет назад. Казалось бы, зачем говорить «акцептовать вексель», если можно сказать «принять вексель»? И ведь ничего не поменялось! Посмотрите видео с инвестиционного форума «Россия зовёт!». Первый зампред ВТБ Дмитрий Пьянов спрашивает «соблюсти срок достижения таргета?», а Эльвира Набиулина ему отвечает «мы ещё не достигаем таргета».
Иногда говорят, что мол английские слова удобнее, потому что короче. Но слово «цель» короче! Значит разгадка не в удобстве.
В чём же причина того, что нам так насрать на собственный язык? У меня нет ответа, кроме совсем уж обидного: иногда я думаю, что может быть правда слово «славяне» произошло от английского «slave» или немецкого «sklave»? Тогда вопрос с собственным языком сразу снимается: язык раба — это язык его хозяина. Но может быть сейчас надо ставить вопрос не в чём причина того, что мы так обосрались, а что с этим делать? Может быть то, что нам сейчас нужно — это нейронка, которая на основе действительно русской языковой базы будет строить нам новые слова? Хотя если всем всё равно, вряд ли нейронка поможет. Ведь живой организм, это не язык и не нейронка, а носители языка и пользователи этой нейронки.
