Александр Иофа: «Руководство большим коллективом — это хождение по лезвию ножа»
Александр Леонидович Иофа родился в Петрограде 5 марта 1921 года в семье инженера, перед войной окончил школу и поступил в Ленинградский Политехнический институт. В 1941-м его с третьего курса призвали в армию, а через год Иофа оказался на оккупированной территории и чудом остался жив.
После войны окончил Политехнический институт и по распределению был направлен в ОКБ завода «Водтрансприбор», позже преобразованный в «Морфизприбор». Здесь Александр Леонидович с шестилетним перерывом проработал 65 лет и покинул институт, когда ему исполнилось 95.
Более 30 лет Иофа руководил лабораторией, которая первой внедряла вычислительную технику в гидроакустические комплексы. Под его руководством был разработан ряд вычислительных систем собственной оригинальной архитектуры, ориентированной на цифровую обработку сигналов.
На глазах Иофы и при его участии вычислительная техника проделала путь от ламповых триодов до нынешнего состояния.
Накануне своего 99-летия Александр Леонидович поделился воспоминаниями с музейным проектом DataArt.
Война
То, что меня тянет в технику, я понял еще в школьные годы. Повезло с учителями — я окончил Первую Образцовую школу Куйбышевского района, очень хорошую. Качество подготовки позволило мне довольно гладко поступить на электромеханический факультет Политехнического института.
В июне сорок первого окончил третий курс, а в начале августа был призван в армию. В военкомате неожиданно выяснилось, что третьекурсники подлежат зачислению в военные академии — буквально накануне вышел соответствующий приказ Буденного, заместителя наркома обороны. Меня направили в академию связи имени Буденного, моих товарищей с инженерно-физического факультета — в артиллерийскую академию имени Ленина.
Во время войны в самом Ленинградском политехническом институте работали офицерские курсы
Далее — блокада. Было решено эвакуировать академию. В начале декабря мы вывозили оборудование — волоком тащили его до аэродрома, откуда нас на самолетах перекинули через Ладожское озеро. Мороз 40 градусов, мы в летнем обмундировании… Когда оказались в Новой Ладоге, нас откармливали, как могли, но сразу предупредили, чтобы после голодухи не переедали. Ребята, нарушившие это правило, оказались в госпиталях, остальных увезли в Томск, куда перевели академию. Там и я попал в госпиталь — началось экссудативное воспаление легких. После лечения врачи рекомендовали куда-нибудь поехать восстановиться. Дали отпуск, и я отправился к родителям, которые эвакуировались из Ленинграда на Кавказ.
Отец приехал в Армавир в марте и был руководителем местной промышленности. Летом немцы стали стремительно приближаться к городу, и отцу поручили эвакуировать оборудование нескольких предприятий. Однако, было уже поздно. Начались обстрелы и бомбежки города.
Мы пошли пешком в направлении Орджоникидзе с маленькой сестренкой на руках и с вещами. Когда прошли энное количество километров, увидели волну людей, идущих навстречу: «Куда вы? Там немцы!»
Итальянские солдаты осматривают советский учебный самолет на захваченном аэродроме в Армавире
Дальше целая эпопея: как остаться в живых? Все евреи должны были носить желтые звезды, но я ее не носил, убирал в карман. Отца моего на улице избили полицаи, на некоторое время он вышел из строя. Работы нет, еды нет, появляться на улице нельзя.
Решили получить «липовые» паспорта. Хозяйка нашего дома вырвала из домовой книги листы, на которых была указана национальность. Мама моя была очень похожа на армянку, а в Армавире проживало много армян. Мама получила паспорт, с указанной в нем национальностью — армянка.
Пошел получать паспорт и я. Но начальник полиции знал моего отца и сказал, что «для жидов ни о каких паспортах речи быть не может, пусть идут в гестапо». В гестапо мне написали бумагу на немецком: «Установить национальность, выдать паспорт». Когда я принес ее в полицию, работавшие там девчонки сказали: «Не понимаем». «Давайте я вам переведу», — говорю. И перевел: «Национальность установлена, выдать паспорт». Это меня спасло. Всех евреев, кроме нашей семьи и еще одной пары, уничтожили. Как позже выяснилось, все были расстреляны на кирпичном заводе Армавира.
Окраина Армавира, 1942 год. Только, а Армавире и его ближайших окрестностях с августа 1942 по январь 1943 года германскими оккупационными частями были убиты не менее 526 евреев
Когда немцы ушли, я остался в Армавире работать на электростанции. Начался очередной призыв в армию, на Малую Землю. Пришел на медосмотр, но мне сказали: «Ни о какой Малой Земле речи быть не может — вы ничего не видите». Зрение у меня действительно никудышное было — когда призывался в первый раз, выучил таблицу наизусть. В результате выдали белый билет.
На электростанции я работал полтора года. Не имея никакого практического опыты (за спиной три курса), восстановил генератор, построил подстанцию, стал начальником сети, заместителем начальника электроцеха. После этого, решив, что надо учиться, уехал в Москву, где поступил в Энергетический институт на 4-й курс.
Армавир после освобождения. Разбор завалов в центре города
После войны
Окончив 4-й курс Энергетического института, вернулся в Ленинград в Политехнический институт. Заканчивать учебу пришлось в 1947-м по индивидуальному плану по специальности «Автоматика и привод». Во время войны люди взрослели достаточно быстро. К тому моменту я уже работал в институте «Оргтяжмаш» и организовал группу специалистов по вводу в строй станков, которые мы получали по репарациям из Германии.
Эти станки приходили с обрубленными кабелями, без документации. Запустить их было нужно под конкретную задачу, на которую ориентировался завод. Естественно, это были усеченные технические требования, потому что слишком много аппаратуры было сломано. Все, что удавалось восстановить, мы устанавливали на трех ленинградских заводах: имени Ленина, Сталина и Кулакова. По одному из этих станков — станку Селлерса — я писал диплом.
После защиты меня распределили в ОКБ завода «Водтрансприбор», хотя распределению я сопротивлялся, потому что уже работал в «Оргтяжмаше». Но дисциплина в те годы была достаточно жесткой, директор завода Нагавкин сказал: «Молодой человек, если вы через три недели не придете ко мне, я передам дело в суд». Я понимал, что начинать судебную историю вряд ли стоит, и пришел в конструкторское бюро завода. ОКБ позже было преобразовано в НИИ-3, который со временем стал называться «Морфизприбор».
Проработал в нем я всего лишь 65 лет.
Завод 206 — «Водтрансприбор», первый в СССР завод гидроакустической аппаратуры, был введен в эксплуатацию 1 июня 1933 г. Созданное на нем ОКБ 206 стало базой для ЦНИИ «Морфизприбор»
Правда, был и перерыв. По вполне понятным причинам мне в 1951 году предложили институт покинуть: «Нам отстоять тебя не удалось». Больше вопросов я не задавал — тяжелые были времена. Незадолго до увольнения мы успешно провели разработку, прошли испытания, мне предложили стать заместителем главного конструктора следующей разработки. Но все изменилось в один момент.
Лет через пять, когда я работал в «Теплоэлектропроекте», случайно встретил главного инженера «Морфизприбора» Евгения Ильича Аладышкина. «Сталин давно умер, а ты где-то ходишь. Нам нужны специалисты, возвращайся», — сказал он. Через пару месяцев я так и поступил. Уволившись в 51 году, в 56-м я вернулся в институт, которому, по сути, отдал всю жизнь.
Когда вернулся, думал, что окажусь в той же лаборатории автоматики, где работал раньше. Но произошли большие изменения. Наш главный инженер Евгений Ильич Аладышкин сказал мне: «Давай о твоих пожеланиях будем думать после. У нас не работает акустическая станция, которую вы проектировали. Идет какая-то чертова помеха, от которой никак не избавиться. Надо ее победить».
Акустическая станция «Тамир-11» стояла на маленьком торпедном катере. Я занимался приводом, и именно из той части шла большая наводка. Устранил ее месяца через два, после чего двери лаборатории автоматики для меня открылись. Там мы занимались в основном релейной автоматикой.
Гидроакустические станции «Тамир-11» приняли на вооружение в 1958 году. Их устанавливали, в частности, на морские охотники класса 201
Шестидесятые. Начало цифровой эры
Однажды за мной домой совершенно неожиданно прислали машину — нас вызвали к директору вместе с моим товарищем, который был начальником нашей лаборатории. Директор сказал просто: «Принято решение организовать в институте цифровую лабораторию. Та, в которой вы находитесь сейчас, будет делиться. Кто из вас останется начальником старой, и кто будет начальником новой?» Так я стал начальником лаборатории цифровой вычислительной техники, в которую пришли сразу 12–15 сотрудников. Потом их количество доросло до 120 человек — целое предприятие.
«Работа на ЭВМ». Новогодняя карикатура Вячеслава Прокофьева, инженера ОКБ «Водтрансприбор», 1969 г. Наличие стрелочных приборов и осциллографа говорят, что на карикатуре изображена аналоговая, а не цифровая ЭВМ
Первые два-три года были очень тяжелыми. Когда я учился в Политехническом институте, цифровой вычислительной техники не существовало. Ясно было только то, что цифровая техника — перспектива, на которую следует ориентироваться.
Учиться трудно, но это самое полезное из всего, что может быть. Техническая литература существовала в открытом доступе, но читать ее было очень непросто — требовалась подготовка. Были невероятные проблемы с элементной базой. Транзисторы в безумном дефиците, никто для макетирования нам их не давал. Я прекрасно помню: чтобы понять, что такое цифровой счетчик, мы его собирали просто на лампах.
Аналоговые вычислительные машины до сих пор используют достаточно широко. В 1970-е они напрямую конкурировали с цифровыми. На фото базовые элементы построения аналоговых (слева) и цифровых (справа) бортовых вычислительных машин. Использование золота говорит о военном назначении микросхемы
Сложность положения состояла и в том, что не хватало специалистов. К счастью, пришли несколько человек, которые ориентировались в цифровой технике значительно шире и надежнее, чем те, кто работал вначале, включая меня. Мне же как руководителю это дало точку опоры. Мне повезло: жизнь столкнула меня со специалистами очень высокой квалификации.
Несмотря на сложности, круг работ по цифровой вычислительной технике потихоньку расширялся. Была жесткая конкуренция со стороны аналоговой техники. Цифра часто проигрывала по каким-то параметрам, но по-крупному мы ни разу не «провалились». Дирекция поддерживала нас, шли бесконечные разговоры о расширении цифровой тематики.
Работы было очень много, ещё до окончания одного проекта мы ввязывались в следующий. Пока это были не большие проекты, а отдельные приборы, функциональные блоки.
Семидесятые. ЭВМ на борту
К началу 70-х мы созрели до установки ЭВМ в гидроакустический комплекс. Это было велением времени. Речь шла о гидроакустических комплексах для подводных лодок второго поколения, на ЭВМ в них возлагались задачи управления и выдачи данных в другие системы корабля.
Опыта выполнения абсолютно новой задачи не было ни у нас, ни у института в целом. Разгорелись жаркие дискуссии. Местом их проведения обычно были технические советы, которые проходили весьма бурно. Но споры никогда не переходили на личности, а к техническим советам готовились днем и ночью. Надо было построить доклад так, чтобы заинтересовать людей. Выступать, «не наступая на ногу» тем, кто высказывает другую точку зрения. Все это было отнюдь не просто.
Помню, как-то мне на совете долго не давали слова. Смотрю на часы — у меня поезд скоро уходит, надо было ехать в Нижний Новгород в командировку. Сигнализирую директору, что времени у меня уже нет. Он пишет записку: «Машина ждет у выхода из института, не волнуйтесь». В общем, выступил я со всеми доказательствами. Поехал, а машина эта окаянная сломалась на Фонтанке. Пришлось бегом бежать по перрону и прыгать в последний вагон.
Ключевой вопрос — выбор ЭВМ. В поисках того, что могло бы работать у нас, выбор пал на Киевский НИИ радиоэлектроники. Там делали несколько вариантов машин «Карат», одна из которых, небольшая, нас устраивала. Для демонстрации в министерство ее привезли в складской коробке из-под конфет. Маленький «Карат» поставили на стол заместителю министра — все были страшно удивлены.
Но «Карат» — голый вычислитель. Причем с позиций сегодняшнего дня, весьма примитивной архитектуры (похоже, его разработчикам не было известно понятие «стек»). Нам пришлось обвесить его различными устройствами. В результате получился унифицированный, конструктивно законченный прибор — секция «ЦУ» (Центральное Управление). Кроме того, мы разработали систему унифицированных модулей для сопряжения ЦУ с внешней средой.
Секции «ЦУ» стояли на большинстве лодок второго поколения в течение десятилетий.
Семейство специализированных компьютеров «Карат», разработанное в Киевском НИИ радиоэлектроники, было принято на вооружение в 1970-х
Восьмидесятые. Цифровая обработка сигналов
В конце 70-х началась разработка гидроакустического комплекса для лодок третьего поколения. Для реализации заданных тактико-технических характеристик был только один путь — цифровая обработка сигнала. За прошедшее десятилетие элементная база сделала громадный шаг вперед, и этот путь стал возможным.
Мы решили разработать унифицированный функционально полный набор программно-аппаратных средств собственной архитектуры, достаточный для построение любой подсистемы комплекса. Набор включал в себя аппаратные модули, системное программное обеспечение, кросс-средства разработки и отладки. Важнейшей целью было повышение надёжности программного обеспечения. Вдохновляющими примерами служили ILLIAC-IV и PDP-11.
Шума было очень много в институте — и про, и контра. Серьезные конфликты были внутри цифровых подразделений, которые постепенно размножались, превращались в отделения. Пришло большое количество программистов, они привыкли работать иначе, чем мы, и споры случались достаточно жесткие.
Мы начали проектировать, надеясь на многослойные печатные платы. Но неожиданно выяснилось, что их применение по соображениям надежности запрещено в военной технике.
Пришлось прийти вообще к оригинальным конструкциям, которых не было никогда и нигде. Делалась двухслойная печатная плата с площадками для установки микросхем, а соединения выполнялись тонкими эмалированными проводами. Прокладка монтажа выполнялась специальными автоматами.
Конструкторам пришлось читать целый курс по вычислительной технике и разработке этих плат. Надо было конструкторов заинтересовать, чтобы они поняли, для чего все это делается. После этого курса конструкторский отдел, который был в институте достаточно большим, встал на нашу сторону.
Работали с колоссальным энтузиазмом, еще бы — бросили вызов всему миру. Приходили рано утром, уходили бог знает когда. Один из моих товарищей держал в лаборатории надувной матрас, чтобы можно было спать, не уходя домой. И это на закрытом предприятии, где мне голову могли оторвать за то, что кто-то остался ночевать!
Помню первую ожившую систему. Запустившись, система выдала мощный сигнал «Я Саня!». Так она сообщала, что включилась.
Имя «Саня» системе присвоили в честь маленькой дочери разработчика Бориса Аршанского. На фото с демонстрации они слева, справа — Костя Потапов с дочерью Олей
На наших средствах были построены три подсистемы лодок третьего поколения, которые до сих пор в строю, и очень большая стационарная система освещения подводной обстановки.
Жизнь лаборатории
Чтобы делать большую систему, необходим достаточно крупный коллектив разработчиков, и нам давали возможность лабораторию развивать. Кроме технических проблем, возникала и масса организационных, но я старался не рассказывать сотрудникам о своих административных неприятностях, которых было достаточно много.
Однажды накануне 1 мая директор вызвал меня и сказал, что он должен ехать на Дальний Восток, но не может, и просит меня поехать вместо него. Шла сдача аппаратуры на лодке, и связь нашей техники со смежной почему-то не шла. Мы видели, что с нашей стороны все доводится до конца, но директор смежного предприятия сказал мне: «Я тебя отсюда никуда не отпущу. Знаю, что не идет у нас, но все время буду говорить, что не идет у тебя». Это, пожалуй, была самая сложная ситуация — жизненно сложная. И когда у них аппаратура заработала, мы уехали вместе. После этого у нас с ним сложились очень хорошие отношения. Он стал большим человеком, начальником главка в министерстве.
Коллектив был разделен на группы. Руководитель каждой из них отвечал за определенный объем работ. Я благодарен за помощь и поддержку этих талантливых людей: Борис Аршанский, Константин Потапов, Юрий Поляков, Леонид Молчадский, Геннадий Голубев. Наверняка, назвал не всех, но без каждого из них нам не удалось бы создать прекрасную команду, нацеленную на лидерство.
В нашей лаборатории между людьми были очень тtплые отношения. Ребята старались доверять друг другу, все знали о трудностях коллег и были готовы помочь. Когда создается коллектив, имеющий какую то цель, очень важно создать такую обстановку. Да, случались споры и всякие противные вещи — они неизбежны в жизни. Но важно не усугублять их, и, кажется, мне это удавалось. Если возникали споры между двумя конкретными людьми или кто-то приходил жаловаться, я всегда предлагал решать эту проблему в совместном разговоре. Никаких разговоров порознь, никаких индивидуальных льгот. Только у руководителей групп и начальников секторов было право свободного выхода из института на улицу во время рабочего дня. Еще один важный момент: руководители получали за проделанную работу наравне с ведущими специалистами.
Карикатуры — традиционная часть демократичной инженерной культуры, характерной для советских НИИ. Эта была нарисована к новому году в конце 1960-х в «Водтрансприборе»
Очень важно было сохранить добрую обстановку в коллективе. Для этого мы также устраивали совместные походы — выезжали куда-то на лоно природы просто разрядиться, поиграть в футбол. Праздники проводили обычно вместе. Закрывали на ключ лабораторию и вёдрами варили глинтвейн. Жили одной семьей. И до сих пор мы с удовольствием собираемся вместе, несмотря на то, что прошло уже очень много лет.
Руководство большим коллективом — хождение по лезвию ножа. Пока все идет хорошо, и у тебя все хорошо. Но оступаешься неминуемо, и нужно удержаться, чтобы не сорваться в пропасть. За тобой коллектив. А люди в конце концов всегда важнее техники.
Опытовый бассейн ЦНИИ «Морфизприбор» был секретным объектом. Вокруг него на территории института располагались «глушилки» — станции, подавляющие сигналы приборов, проходивших испытания
