[Перевод] Понимание чужого сознания – это миф
Даже эксперты не могут предсказать вспышки насилия или суицид. Мы наверняка просто обманываем себя, считая, что можем заглянуть в разум других людей.
— Не пойму, как ты воспринимаешь то, что я тебе говорю!
Подслушанный за ужином семейный спор.
После массового расстрела соседи стрелка поражены, и рассказывают репортёрам, что он был хорошим и добрым человеком. Бывшие одноклассники и сослуживцы описывают его, как бомбу, готовую взорваться. Эксперты связывают последнюю тираду Трампа с разнузданным нарциссизмом, ранней деменцией, агрессивным отцом, макиавеллевской проницательностью — или с искренним стремлением человека вернуть Америке былое величие… Продемонстрируйте пример любого человеческого поведения, и мы найдём ему пяток здравых объяснений. Всё это основывается на предположении о том, что мы с достаточно большой степенью достоверности можем понять, что происходит в голове у другого человека. Это предположение психологи называют моделью психики человека (МПЧ;, а также — понимание чужого сознания, теория намерений, теория сознания, теория разума…). Считается, что эта возможность воспринимать тот факт, что у других людей имеется своё, отдельное сознание, в котором содержатся потенциально другие мнения и верования, намерения и желания, является одной из исключительных когнитивных способностей, отличающих нас от других существ.
То, что у нас есть народная психологическая теория о других разумах, неудивительно. Мы по натуре любим анализировать личность, накладывать ограничения на поведение, восхищаться и ненавидеть. Мы с распростёртыми руками принимаем единомышленников и воюем с «белыми воронами». Чтение разума — социальный клей, пронизывающий практически всё наше повседневное межличностное общение. Пытаясь понять, склонен ли потенциальный покупатель пистолета к насилию, пациент психиатрической клиники к самоубийству, кандидат президенты к правдивым высказываниям, мы отдаёмся на милость наших суждений о других людях.
Судьба демократии зависит от нашей возможности воспринимать и принимать различные точки зрения — однако практически повсеместное отсутствие разумных публичных обсуждений говорит о том, что это у нас редко получается. Мы обвиняем людей, имеющих другую точку зрения, в персональных недостатках, скрытой предвзятости, недостатке образования, культурной промывке мозгов и множестве других недостатков логики из разряда «если б они только знали». Но есть одна более простая и пугающая возможность. Что, если мы на самом деле просто не способны досконально разобраться в том, что у других на уме?
Для начала, допустим невозможное — что мы можем выйти за пределы нашего сознания и посмотреть, как может работать МПЧ. Психолог представляет ребёнку двух кукол — Салли, у которой есть корзинка, и Энн, у которой есть коробка. Салли кладёт в свою корзинку шарик, а потом уходит из комнаты. Пока Салли не вернулась, Энн берёт шарик из корзинки, и прячет его в своей коробке. Салли возвращается в комнату. После этого ребёнку задают вопрос: где Салли будет искать шарик? Примерно к четырём годам большая часть детей начинает понимать, что Салли будет искать его в своей корзинке (где она оставила его), а не в коробке Энн. Эта универсальная способность детей проходить различные версии подобного теста, при отсутствии у них аномалий развития мозга — например, аутизма — часто используется когнитивистами, как неопровержимое доказательство того, что человек способен узнавать мысли другого человека.
Чтобы разобраться в этом ещё глубже, в последние годы нейробиологи придумали множество всяческих соблазнительных теорий о том, каким образом наш мозг способен на такое. Первый многообещающий механизм был описан в 1992 году, когда итальянский нейробиолог Джакомо Риццолатти и его коллеги обнаружили, что когда макаки-резус пытаются достать еду, например, арахис, у них активируются отдельные клетки в префронтальной моторной коре мозга. Те же клетки активируются, когда исследователь пытается достать арахис — пока макаки уверены в том, что это жест был произведён сознательно, и что экспериментатор планирует съесть этот орех. Поскольку одни и те же клетки активируются и при инициации действия, и при наблюдении за действием, их окрестили «зеркальными нейронами»;, а вся нейросеть называется «система зеркальных нейронов».
Поскольку макаки проводили различие между тем, являлось ли целью жеста стремление съесть арахис или поиграть с ним, исследователи заявили, что система зеркальных нейронов способна определить намерение, и что макаки также способны понимать чужое сознание. В последующее десятилетие зеркальные нейроны назойливо расхваливали в качестве нейрологической основы эмпатии, сложных социальных взаимодействий, эволюции языка и культурного развития, характерного для современного человека. Невролог-бихевиорист Вилейанур Субраманиан Рамачандран даже счёл возможным утверждать, что «зеркальные нейроны сделают для психологии то же, что открытие ДНК сделало для биологии. Вооружившись знанием об этих нейронах, мы получаем основу понимания целого букета загадочных аспектов человеческого разума: эмпатии с «чтением мыслей», имитационного обучения, и даже эволюции языка».
В итоге более рассудительные исследователи взяли верх, и скептики снизили накал чрезмерного приписывания этим нейронам удивительных свойств. Марко Йакобони, нейробиолог из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, пионер работы с зеркальными нейронами, сказал, что система работала на базовом уровне распознавания простейших намерений и действий — примерно как мы могли бы сработать в игре в покер с высокими ставками. Вы собираетесь сделать ставку, и вдруг замечаете, что игрок слева готовится выдвинуть стопку своих фишек. Он может делать этот жест специально, чтобы отвлечь вас от какого-то аспекта игры. Возможно, он пытается отвлечь вас от своего тайного партнёра, игрока справа. Возможно, он пытается сымитировать подсказку, характерное поведение, выдающее намерение или ценность карт на руках игрока, чтобы в будущем использовать это против вас. К одному и тому же движению могут привести самые разные состояния разума. Понимание того, что вскоре ваш оппонент двинет ваши фишки вперёд, ничего не сообщает вам о цели, приводящей к этому движению.
Но это не останавливало учёных от попыток доказать состоятельность теории разума. После коллапса теории зеркальных нейтронов на их место встали другие участки мозга. В своей ужасно популярной лекции на конференции TED 2009 года когнитивист Ребекка Сакс из MIT утверждает, что правый височно-теменной узел (пВТУ) — участок мозга, расположенный непосредственно за правым ухом — «практически полностью специализирован. Он не занимается практически ничем, кроме размышлений о мыслях других людей. Различия в этом участке мозга могут объяснить различия в том, как взрослые люди могут думать о других людях и судить их».
Но ещё нам известно, что пВТУ управляет входящими сигналами органов чувств, создавая стабильное физическое ощущение собственной личности в окружающем мире. Транскраниальная магнитная стимуляция может нарушить работу пВТУ и вызвать классические ощущения выхода из собственного тела. Повреждение этого участка инсультом или опухолью может привести к нарушению самоощущения и узнавания, или к параличу. Несмотря на это, согласно Джин Дисети, когнитивисту из Чикагского университета, правильно работающий пВТУ необходим нам для того, чтобы отличать себя от других людей.
Это довольно странный замкнутый круг: мы требуем от одного и того же участка мозга как создавать непротиворечивое ощущение своей личности, так и выходить за рамки этой системы отсчёта, чтобы получить свежий, непредвзятый взгляд на мысли других. Какое-то противоречие основам психологии.
Несмотря на неадекватность этих лидирующих объяснений МПЧ в нейробиологии, нам всё ещё сложно отказаться от веры в то, что мы можем заглянуть в разум другого человека. Сакс начинает свою лекцию на TED с вопроса: «Почему нам так просто узнать мысли другого человека?» Для иллюстрации данной мысли она показывает две фотографии. На первой — мать, глядящая на её маленького ребёнка; на второй — подросток, прыгающий с высокой скалы в океан. «Вам практически не нужно никакой информации, только одна фотография незнакомца, чтобы догадаться о том, о чём думает эта мать или этот молодой человек».
Я смотрю на мать и вижу комбинацию из любви и благоговения. Но подумав минуту, я понимаю, что я просто собрал некие общие предположения о том, что объединяет людей, и поместил их в её разум. Я не могу узнать, волнуется ли она из-за того, что его отец может почувствовать себя обделённым из-за её неразделённого внимания к ребёнку, думает ли о том, когда его можно отдать в детский сад, или пытается запомнить это чувство безусловной любви, которая, как она подозревает, подвергнется испытанию после превращения её младенца в бунтующего подростка. Используя врождённые и приобретённые представления о человеческой природе, я могу представить себе её мысли в общем и универсальном случае, но не в частностях.
Фотография прыгающего со скалы мальчика также поднимает вопросы. Поскольку мне не встречалась научная литература о психическом состоянии ныряльщиков со скал, вместо неё я использую исследование самого знаменитого соло-скалолаза, Алекса Хоннольда. Посмотрите, как Хоннольд взбирается по вертикальной стене йосемитского пика высотой в 900 м без какой бы то ни было страховки — без верёвок, сеток и ремней. Спросите себя: испытывает ли Хоннольд сильное беспокойство и страх, когда смотрит на землю Йосемита, расположенную в сотнях метров внизу — или умеренное? Или вообще не испытывает? Спросите себя, насколько вы уверены в ответе, и откуда вы узнаете, правильный ли он.
В 2016 году нейробиолог Джейн Джозеф из Медицинского университета Южной Каролины сравнила мозг Хоннольда с мозгом другого опытного скалолаза. Они находились в фМРТ сканере, когда им показывали последовательность из 200 фотографий, предположительно вызывающих беспокойство — обгорелые и деформировавшиеся трупы, увечные жертвы происшествий, рискованные горные маршруты. Контрольный скалолаз демонстрировал высокий уровень активности миндалевидного тела — участка мозга, обычно активирующегося в моменты страха и беспокойства. Джозеф сообщила, что миндалина Хоннольда наоборот, оставалась совершенно тихой. Когда его спросили про фотографии, Хоннольд удивился. «Не могу сказать точно, но я воспринимал их совершенно безразлично», — сказал он. Даже фотографии «обгорелых детей и всего такого» не показались ему ничем особенным. «Это было похоже на музей редкостей».
Джозеф считает, что фМРТ Хоннольда демонстрирует отсутствие нормального первичного отклика на опасность, как будто его выключатель страха стоит в положении «выкл». И всё же Хоннольд не считает себя бесстрашным. Он может вспомнить случаи, как связанные со скалолазанием, так и не связанные с ним, которые он считает страшными.
И мы подходим ко второй проблеме — наслоению языка на психические состояния. Хоннольд действует сознательно, и тщательно изучает все маршруты восхождений. Он охотно признаёт, что падение приведёт к смерти, и описывает эту перспективу, как страшную. Представляет ли этот факт когнитивное осознание опасности или ощущение эмоции, сказать невозможно. Учитывая, что миндалина Алекса не работает, его понятие «страшного» вряд ли совпадёт с тем типом страха, который испытывают другие смертные, стоя у окна небоскрёба, не говоря уже о высокой скале. Мысли о том, что может испытывать Хоннольд во время соло-восхождений напоминают мне о вопросе философа Томаса Нагеля, не имеющем ответа: «Как это — быть летучей мышью?»
Нельзя сказать, что мы вовсе не имеем представления о том, что происходит в голове другого человека. Мозг прекрасно умеет распознавать закономерности; мы обычно правильно предполагаем, что другие люди будут чувствовать печаль на похоронах, радость на первом дне рождения ребёнка и злость, когда их подрежут на шоссе. Часто мы оказываемся правы, считая, что другие люди чувствуют примерно то же, что и мы. Послушайте людей из аудитории TED, когда им показывают фото прыгающего со скалы –они будто сами испытывают страх, который должен испытывать прыгун. Но при этом, если у этого прыгуна миндалина не работает, как и у Хоннольда, такое впечатление будет совершенно неверным. Нерешаемая проблема состоит в том, что мы пытаемся представить себе психическое состояние, которого у нас никогда не было. Это всё равно, что пытаться представить себе оргазм, когда вы его ещё ни разу не испытывали.
Возможно, я совершенно неправ, и мои теоретические возражения против МПЧ несостоятельны. Возможно, существует убедительное доказательство основной идеи МПЧ — что нам известны мнения, желания и стремления другого человека.
Начнём с простейшего способа экспериментального изучения МПЧ — определения лжи. Если мы хорошо читаем мысли, мы наверняка можем стать прекрасными детекторами лжи. Но в обзоре от 2006 года в Journal of Personality and Social Psychology было показано, что волонтёры-испытуемые лишь немного превысили статистическую погрешность, пытаясь определить, лжёт актёр или говорит правду (54%). Десятилетие спустя, несмотря на различные попытки улучшить распознавание лжи, Monitor on Psychology сообщил, что «способность людей определять ложь не превышает по точности случайные догадки или подбрасывания монеты. Это открытие верно для всех типов людей — студентов, психологов, судей, рекрутеров и служителей закона».
Если мы плохо определяем ложь, возможно, мы лучше справимся с предсказанием случаев жестокого поведения. В 1984 году American Journal of Psychiatry сообщил, что способность психиатров и психологов предсказывать насилие сильно преувеличена. Даже в лучшем случае — когда человека, у которого уже проявлялись такие наклонности в нескольких случаях, всесторонне оценивали — предсказывая будущее насилие, психиатры и психологи ошибались в два раза чаще, чем выдавали верный диагноз. Тем не менее, в статье было упомянуто, что новые методологии могут улучшить процент успешных предсказаний.
Не вышло. Тридцать лет спустя в обзорной статье в The British Medical Journal было сделано заключение: «Даже после 30 лет разработок мнение о том, что насилие, риск сексуальных домогательств или криминального поведения можно предсказать, и большинстве случаев не имеет под собой оснований». Несмотря на то, что он участвовал в создании широко используемого инструмента для оценки риска насилия, психолог Стивен Харт из Университета Саймона Фрезера в Канаде, разделяет этот пессимизм. «Не существует инструмента, польза которого была бы подтверждена, для определения потенциальных стрелков в школах или массовых убийц. В жизни есть много случаев, в которых наша доказательная база оказывается неадекватной, и это один из них».
Та же история с предсказанием самоубийств. Согласно двум недавним мета-анализам: «За последние 40 лет не наблюдалось улучшений точности оценки риска самоубийства». Британский национальный институт здоровья и искусства ухода не рекомендует использовать «инструменты и шкалы оценки уровня риска самоубийства».
Все хорошие теории предсказывают что-либо. Рано или поздно им находятся доказательства. Если эксперты не могут сказать нам, кто проявит насилие, совершит самоубийство, или врёт — не пора ли пересмотреть наличие реальных, практических ограничений теории сознания?
Я упомянул разногласия по поводу зеркальных нейронов, чтобы подчеркнуть наличие в мозге нескольких низкоуровневых процессов, которые могут показаться высокоуровневыми функциями, но не являются ими. Подозреваю, что тест Салли-Энн и другие проверки МПЧ могут оказаться аналогичными примерами. Да, мы знаем, что у других людей есть сознание, желания и намерения, которые, вероятно, отличаются от наших. Но поставить себя на место другого человека — это далеко не то же самое, что чувствовать и думать, как другой человек. Я, возможно, могут встать на место Хоннольда, но не смогу заползти в его разум.
Создавая эту статью, я сам неохотно признаю приведённые мною же самим свидетельства. Не могу отделаться от внутреннего ощущения того, что в распознавании лжи есть нечто большее, чем было исследовано. С другой стороны, как заядлый игрок в покер, я признаю, что не особенно хорошо умею распознавать блеф, поэтому пытаюсь основывать свои решения на последовательности ставок игроков. И я не один. Учитывая неудачи МПЧ с предсказаниями, психологи всё больше обращаются к большим данным вместо отдельных разумов.
Исследовательская группа под руководством Стефана Людвига в Вестминстерском университете в Лондоне разработала автоматизированное программное обеспечение для текстовой обработки, которое проанализировало более 8000 заявок на участие в конкурсе на награды на основе результатов деятельности компании. Они сравнили способность программы обнаруживать подлоги в тендерах против независимого расследования менеджерами счетов компании. Программа намного превзошла профессиональных бухгалтеров, достигнув 70% точности. Исследователи надеются, что их техника в конечном итоге научится обнаруживать обман во всем: от заявлений на визу до анкет знакомств.
Учёные из Медицинского центра университета Вандербильта в Теннеси собрали данные по более чем 5000 пациентов с физическими признаками самостоятельно нанесённых повреждений или суицидальным мышлением. Собирая доступные безличностные данные по здравоохранению, такие, как возраст, пол, почтовый индекс, лекарства и предыдущие диагнозы, и без прямых интервью с пациентами, программа показала точность порядка 80–90% в предсказаниях попытки суицида в последующие два года, и точность в 92% в предсказании попытки суицида на следующей неделе. Оценивая вероятность суицида 12 695 случайно выбранных пациентов, попавших в госпиталь, и не имеющих истории попыток суицида, группа смогла показать даже более высокую предсказательную точность. С такими результатами неудивительно, что Facebook ввела собственную ИИ-систему для определения пользователей с высоким риском суицида.
Недостатки МПЧ давно уже стали частью общественного мнения — особенно в области критики психиатрии. Но мы продолжаем настаивать на том, что проблема кроется в психиатрии и психиатрах, а не в самой идее о том, что мы можем узнать чувства и мысли другого человека. Для меня последней каплей, бесспорным приговором МПЧ стали недавние политические события — от неспособности оценить ядерные намерения и ход мыслей Ким Чен Ына до практически универсальной неспособности политических экспертов распознать сдерживаемую злость, страх и отвращение, кипящее в будущих сторонниках Трампа.
Должен признаться, сомнения по поводу МПЧ у меня появились в самом начале моей карьеры нейробиолога. Молодая женщина с Ямайки задушила свою 18-месячную дочь. Когда её отправили в психиатрическую лечебницу главного госпиталя Сан-Франциско, она напала на мычащую женщину с деменцией, прикованную к инвалидной коляске, и сломала ей шею до того, как охранники смогли вмешаться. Психиатр, назначенный судом, хотел узнать, есть ли у этого жестокого поведения неврологическая основа.
Эта женщина оказалась совсем не такой, как я её себе представлял, читая её историю болезни. У неё была яркая улыбка, она легко смеялась и имела мелодичный акцент, поэтому она очень легко располагала к себе. Я не мог представить, чтобы она кому-то навредила, не говоря уже о собственном ребёнке. Как и ожидалось, часовое исследование не дало никаких намёков на причины её поведения. Перед тем, как уйти, я собрался с силами и спросил её, знает ли она, зачем задушила собственную дочь и напала на старуху.
Долгое время она сидела без движения. Затем выпалила: «Ненавижу звуки плача». Она сложила ладони на бедре и смотрела на меня, покачивая головой. Мы оба потеряли дар речи, осознавая непреодолимую дистанцию между нами. Я был поражён, поняв, что любой мотив, который я приписал бы этой женщине, был бы чистой выдумкой, историей, которую я бы придумал, чтобы придать какой-то смысл необъяснимому.
И это был не единичный случай. В моей работе я достаточно часто оказывался сбитым с толку, чтобы признать, насколько мало доступа есть у меня к принципам работы чужого разума. Когда один пациент умер от загадочной болезни, я спросил у его 30-летнего сына разрешение на вскрытие. Он согласился при условии, что ему разрешат смотреть. Когда я спросил его, зачем, он сказал: «Это мой отец».
Женщина среднего возраста ночью потеряла сознание. Компьютерная томография показала массивное кровотечение в мозге, которое определённо привело бы к смерти через несколько часов. Когда я рассказал об этом её мужу, он пару раз моргнул, не выказывая никаких эмоций: «Хорошо. Я, наверно, поеду домой, приму душ».
Но наиболее яркая демонстрация ограничений МПЧ произошла во время психиатрической части моего экзамена по нейробиологии на получение сертификата. Моим пробным пациентом был неухоженный человек, от которого пахло плесенью.
— Как давно вы находитесь в больнице? — начал я интервью.
— Три месяца.
Я удивился, что его не привели в порядок, и спросил снова.
— Пару лет, плюс-минус. Тяжело следить за временем, когда ничего не происходит.
— А вы не могли бы уточнить?
— Если настаиваете, я бы сказал, что, скорее всего, нахожусь здесь три дня.
— Есть у вас история психических заболеваний?
— А у кого её нет?
— У других членов семьи?
— Зависит от точки зрения.
— Вы знаете, почему вы здесь?
— Нет. А вы?
— Да. Вы мой пробный пациент психиатрической части моего экзамена по нейробиологии на получение сертификата. Мне бы реально помогло, если бы вы прямо отвечали на вопросы.
— На личные вопросы прямо не ответишь. Сначала научишься отвечать да, нет, не знаю, а с другой стороны. Никогда не знаешь, когда тебя попросят выдвинуть кандидатуру для президентской гонки.
И так это продолжалось в течении 30 минут агонизирующей тряски головой, покачиваний и наклонов, пока оценивающий меня психиатр делал записи, а потом объявил, что время закончилось. Он разрешил пациенту уйти.
— Ну как, — спросил экзаменатор. — Что думаете?
— Понятия не имею. Пациент совершенно ненадёжный.
— У вас наверняка есть подозрения.
— Не особенно. Я даже не могу сказать, не издевался ли он надо мной.
— Если бы удачное прохождение экзамена зависело от диагноза, что бы вы сказали?
— Извините, это были бы просто догадки.
— Вы свободны, — сказал психиатр, с отсутствующим выражением лица, которое я никак не смог интерпретировать.
После экзамена я случайно встретился с психиатром. Он улыбался мне. «Неплохо — вы отлично справились».
— Шутите? Я был уверен, что провалил психиатрию.
Он рассмеялся.
— Так что с ним такое? — спросил я.
— Кто знает? Он у нас один из лучших, мы его используем для многих экзаменов в этой части страны.
— Он профессиональный пациент?
— Не совсем. До этого его помещали в больницу, хотя никто не мог с уверенностью сказать, что с ним не так. Находясь в лечебнице, он проявил удивительную способность имитировать большую часть психических заболеваний. На этот раз мы попросили его сыграть ненадёжного пациента, отказывающегося сотрудничать.
— Так есть ли у него какое-то психическое заболевание?
Экзаменатор пожал плечами и улыбнулся.
— Удачно вам долететь домой.
Я решил, что трагедия может вызвать реакции, в иных ситуациях невообразимые. Вряд ли это можно назвать чтением мыслей. Для того, чтобы по-другому взглянуть на мир, необходим редкий талант, требующий огромного воображения: Гамлет, мадам Бовари и Анна Каренина — не художественные уникумы, основанные на глубоком понимании, а лишь некие рассказы, которые мы накручиваем на стремления и мотивации других. Мы придумываем истории о наших супругах, детях, лидерах и врагах. Вдохновляющие истории помогают нам пережить тёмные ночи и трудные времена, но предсказания на основе обезличенных больших данных у нас всегда будут получаться лучше, чем на основе неверного представления о способности читать мысли другого человека.
