Империя боли13.11.2017 13:05

Рассказ The New Yorker о династии Саклеров, которая заработала миллиарды долларов на обезболивающих препаратах и подсадила на них миллионы людей.

Северное крыло Метрополитен-музея — это просторное, воздушное здание, в котором, помимо прочего, расположились стена из стекла и Храм Дендура — памятник из песчаника, который построили на берегу Нила две тысячи лет назад, а затем по кирпичику перевезли в музей — это был подарок от египетского правительства.

Крыло открылось в 1978 году и называется крылом Саклеров. Оно тоже своего рода памятник — одной из величайших династий филантропов в Америке. Родившиеся в Бруклине братья-врачи Артур, Мортимер и Рэймонд Саклеры, пока были живы, тратили большие суммы на пожертвования широкому ряду учреждений, многие из которых сейчас называются в их честь: Галерея Саклеров в Вашингтоне, Музей Саклеров в Гарварде, Центр обучения искусствам имени Саклеров в Музее Гуггенхейма, крыло Саклеров в Лувре, институты и учреждения имени Саклеров в Колумбийском, Оксфордском и других университетах.

Саклеры финансировали кафедры и медицинские исследования. Томас Лоутон, изучающий искусство, однажды назвал Артура, старшего из братьев, «современным Медичи». Перед своей смертью в 1987 году Артур наставлял детей: «После вас этот мир должен стать лучше, чем когда вы в него вошли».

Мортимер умер в 2010 году, а Реймонд — в начале 2017 года. Братья оставили потомкам репутацию, которую нужно было поддерживать — в том числе, с помощью огромного наследства. Дочь Артура Элизабет входит в попечительский совет Бруклинского музея, где она основала Центр феминистского искусства Элизабет Саклер. Ричард и Джонатан, сыновья Реймонда, учредили кафедру в йельском Центре изучения рака.

Мой отец воспитал в нас с Джоном уверенность в том, что филантропия — одно из важнейших наших занятий.

Ричард Саклер

фрагмент одного из интервью

Марисса Саклер, тридцатишестилетняя дочь Мортимера, и его третья жена Тереза Роулинг основали Beespace, некоммерческий фонд, занимающийся поддержкой организаций вроде Malala Fund — она помогает девочкам из стран третьего мира получить образование. В интервью журналу W Марисса сказала, что ей слово «филантропия» кажется устаревшим. Себя она называет «социальным предпринимателем».

Когда в 1880 году Метрополитен-музей только построили, юрист Джозеф Чоат, один из доверенных лиц организации, выступил с речью перед промышленными деятелями Позолоченного века, собравшимися, чтобы отпраздновать открытие музея.

Надеясь заручиться их поддержкой, Чоат предположил, что если человек занимается филантропией, его имя навсегда остаётся в веках: «Задумайтесь, о миллионеры со многих рынков, какой славы вы можете достичь, если всего лишь прислушаетесь к нашему совету, если превратите фасоль в фарфор, сельскохозяйственные товары и коров в керамику, а грубую руду коммерции в мрамор скульптур».

Благодаря таким вот трансформациям большие суммы денег попадали в распоряжение общественных институтов. Прошло время, и мы забыли, откуда у семьи Саклеров взялись богатства — люди помнят только об их благотворительной деятельности. В конце концов, об этом напоминают фамилии на зданиях.

По данным Forbes, сейчас Саклеры — одна из самых богатых семей Америки с общей капитализацией в тринадцать миллиардов долларов. Это больше, чем у Рокфеллеров или Меллонов. Основную часть богатств Саклеры накопили за последние десятилетия, однако источник дохода семьи большинству людей неизвестен, словно речь идёт не о крупнейших благотворителях на свете, а о баронах-разбойниках.

Хотя в интервью Саклеров постоянно спрашивают о том, откуда у них средства для реализации щедрых благотворительных инициатив, они практически никогда публично не говорят о семейном бизнесе — частной компании Purdue Pharma со штаб-квартирой в Стамфорде, штат Коннектикут. Именно она разработала «Оксиконтин» — болеутоляющее, продающееся только по рецепту.

Когда в 1995 году «Оксиконтин» только вышел на рынок, его называли медицинским прорывом, долгодействующим лекарством, способным избавить пациентов от средней или сильной боли. Препарат стал медицинским блокбастером и принёс Purdue примерно $35 млрд.

Однако «Оксиконтин» — противоречивое лекарство. Единственное активное вещество в его составе называется оксикодон, и химически это двоюродный брат героина. К тому же оксикодон в два раза мощнее, чем морфин. Раньше врачи редко прописывали сильнодействующие опиоиды — так называются синтетические производные опиума, — разве что онкологическим больным и умирающим, подвергающимся паллиативной терапии. Всё дело в устоявшемся и вполне обоснованном страхе перед зависимостью, которую могут вызывать такие вещества.

Редкие лекарства по опасности для человека могут сравниться с опиоидами.

Дэвид Кесслер

бывший комиссар Управления по контролю за продуктами и лекарствами

Purdue сопроводила выпуск «Оксиконтина» маркетинговой компанией, нацеленной на изменение общественного мнения и консенсуса среди врачей. Компания финансировала исследования и платила докторам, чтобы найти доказательства того, что опасения насчёт опиоидной зависимости были раздуты, а «Оксиконтином» можно безопасно лечить пациентов с ещё более широким спектром заболеваний.

Торговые представители продвигали «Оксиконтин» как «продукт, с которого начинают, и с которым после этого остаются». Миллионы пациентов обнаружили, что лекарство отлично помогало им от боли. Но многие другие так на него подсели, что испытывали сильнейшую ломку между дозами.

С 1999 года двести тысяч американцев умерли от передозировок, связанных с «Оксиконтином» и другими распространяемыми по рецепту опиоидами. Многие зависимые, осознав, что на такие болеутоляющие у них не хватает денег, начинали употреблять героин.

По информации Американского общества аддиктивной медицины, сейчас четверо из пяти человек, попробовавших героин, начинали с отпускаемых по рецепту обезболивающих. А последние данные от Центра по контролю и профилактике заболеваний показывают, что каждый день от передозировок опиоидами умирают 145 американцев.

Эндрю Колодны, содиректор Центра по исследованию политики распространения опиоидов (Opioid Policy Research Collaborative) в Брандейском университете работал с сотнями пациентов, зависимых от опиоидов. Он говорил мне, что, хотя зачастую причиной фатальных передозировок становится не «Оксиконтин», а другие опиоиды, кризис случился из-за того, что изменилась культура выписывания рецептов. А в этом виновата именно Purdue.

Тренд изменился в 1996 году. Пациенты стали чаще получать рецепты на такие болеутоляющие, и это не совпадение. Именно в 1996 году Purdue запустила разноплановую маркетинговую кампанию, из-за которой медицинское сообщество оказалось дезинформировано.

Эндрю Колодны

содиректор Центра по исследованию политики распространения опиоидов

Когда я спросил, какую часть вины за текущий кризис в здравоохранении стоит возложить на плечи Purdue, он сказал: «львиную долю».

Хотя фамилия Саклер красуется на десятках зданий, найти её на сайте Purdue непросто, а в списке членов правления не указаны восемь представителей трёх поколений семьи, которые в него входят.

Я даже не знаю, сколько помещений по всему миру, названных в честь Саклеров, я посетил. Их имя — синоним добра и благодати капиталистической системы. Но если задуматься, они заработали свои деньги за счёт миллионов людей, подсевших на лекарства. И Саклерам ничего за это не было.

Аллен Франсис

бывший завкафедрой психиатрии в Медицинской школе Университета Дьюка

«Доктор Саклер считал себя патриархом семьи», — сказал как-то юрист, представляющий детей Артура Саклера. Сам Артур был щербатым полиматом с командирскими замашками, учившимся под началом нидерландского психоаналитика Йохана ван Опуйсена, которого называл «Любимым учеником Фрейда».

Будучи детьми евреев-иммигрантов из Галиции и Польши, Артур и его братья росли в Бруклине во время Великой депрессии. Все трое пошли в медицинскую школу и вместе работали в Психиатрическом центре Кридмур в Квинс. Точно также совместно они написали примерно 150 научных работ.

Как потом объяснял Артур, его поразило то, как «природа и заболевания раскрывают свои секреты». Особенно Саклеров интересовали биологические аспекты психиатрических расстройств и фармацевтические альтернативы общепринятых в то время методик вроде электрошоковой терапии и психоанализа.

Однако своё состояние братья сколотили, занимаясь коммерцией, а не медицинской практикой. В каждом из них была предпринимательская жилка. Мортимер в подростковом возрасте работал менеджером по рекламе в газете старшей школы, и после того, как он уговорил Chesterfield разместить там рекламу сигарет, он получил пять долларов комиссионных — большие деньги для времени, когда, по его словам, «даже врачи продавали яблоки у дороги».

В 1942 году Артур частично оплачивал своё обучение в медицинской школе деньгами, которые зарабатывал на должности копирайтера в небольшом рекламном агентстве William Douglas McAdams, специализировавшемся на медицинской сфере. Ему так понравилась работа, что в конце концов он купил агентство и совершил революцию в индустрии.

До тех пор фармацевтичекие компании ещё не были знакомы с лоском и хитростями рекламщиков с Мэдисон-авеню. Будучи одновременно и доктором, и рекламным агентом, Артур продемонстрировал способности к алхимии маркетинга, которым позавидовал бы и Дон Дрейпер. Саклер понял: для того, чтобы продать новое лекарство, нужно соблазнить не только пациента, но и врача, который выписывает рецепт.

Саклер считал врачей безупречными хранителями общественного здоровья. «Я бы лучше отдал свою судьбу и судьбу моей семьи на милость коллег-врачей, чем доверился государству», — любил говорить он. Так что занимаясь продажами новых лекарств, он ориентировал кампании именно на докторов: размещал рекламу в медицинских журналах и отправлял брошюры в кабинеты врачей.

Осознав, что сильнее всего на них влияют коллеги, Артур стал платить известным врачам, чтобы они рассказывали о его продукте, а также использовал в своих целях научные исследования, которые зачастую проводились на деньги фармацевтических компаний.

Джон Каллир, который десять лет проработал под началом Артура в McAdams, вспоминает: «Реклама Саклера была очень серьёзной, медицинской — словно к доктору обращался его коллега. Но всё-таки это была реклама».

В 1997 году Артура посмертно включили в Зал славы медицинской рекламы — в публикациях по этому поводу он превозносился за то, что «снабдил фармацевтический маркетинг полноценным рекламным инструментарием». Аллен Франсис говорит о заслугах Саклера иначе: «Большая часть сомнительных практик, превративших фармацевтическую индустрию в монстра, появилась из-за Артура Саклера».

В результате негласного социального договора рекламе позволили иногда быть чрезмерно убедительной. Артур же зачастую попросту обманывал людей.

В пятидесятых он разработал рекламную кампанию для нового антибиотика компании Pfizer, «Сигмамицина». Рекламное агентство выпустило огромное количество разнообразных визиток докторов со словами «Всё больше врачей выбирают антибиотик «Сигмамицин». Всё равно, что напечатать портрет известного бейсболиста на коробке с кукурузными хлопьями.

В 1959 году репортёр The Saturday Review попытался связаться с врачами, имена которых были напечатаны на визитках. Таких людей не существовало.

В шестидесятых Артур разбогател на рекламе транквилизаторов «Либриума» и «Валиума». На одном из рекламных материалов изображалась молодая женщина, несущая гору книг — зрителю давали понять, что даже с простой нервозностью, которую испытывает покинувший дом первокурсник, лучше справляться с помощью транквилизаторов.

Как гласил текст, такие студенты «могут испытывать чувство утерянной идентичности», а университетская жизнь это «целый новый мир… мир неврозов». Печаталась эта реклама в медицинском журнале.

Саклер продвигал «Валиум» как лекарство с таким широким спектром применения, что в 1965 году один врач на страницах журнала Psychosomatics спросил: «А когда нам не использовать «Валиум»?» Одна из кампаний предлагала врачам прописывать лекарство людям, у которых и вовсе не было психиатрических симптомов: «Если ваш пациент из таких — то есть без демонстрируемых патологий — стоит вспомнить о том, насколько полезен «Валиум».

Компания Roche, создатель «Валиума», вообще не исследовала, может ли выработаться зависимость от препарата. Уин Герсон, который вместе с Саклером работал в агентстве, много лет спустя сказал журналисту Сэму Квинонесу, что отчасти рекламная кампания Валиума была настолько успешной из-за эффективности лекарства.

В общем-то оно превращало в людей в наркоманов, но работало же.

Уин Герсон

бывший коллега Артура Саклера по рекламному агентству

К 1973 году американские врачи выписывали более сотни миллионов рецептов на транквилизаторы в год — на них подсело бесчисленное множество пациентов. В Сенате начались слушания по поводу того, что Эдвард Кеннеди назвал «эпидемией наркозависимостей».

Управляя своей рекламной компанией, Артур Саклер решил стать издателем: он учредил газету Medical Tribune, выходящую раз в две недели, которая в итоге достигла охвата в 600 тысяч врачей. От предположений о том, что налицо конфликт интересов — глава специализирующегося на лекарствах рекламного агентства управляет периодическим изданием для врачей — Артур отмахивался.

Но в 1959 году выяснилось, что принадлежащая ему компания MD Publications заплатила главе отдела антибиотиков Управления по контролю за продуктами и лекарствами Генри Уэлчу почти триста тысяч долларов, чтобы тот помог с рекламой определённых препаратов.

Иногда Уэлч вставлял в свои речи ремарки, рекламирующие лекарства, которые продвигал Саклер. После того, как история с гонораром от MD Publications стала достоянием общественности, он ушёл в отставку. Когда я спросил Джона Каллира об этом скандале, он усмехнулся и сказал: «Потом Арти взял его на работу».

В 1952 году братья Саклеры купили небольшую компанию Purdue Frederick, производящую собственные патентованные лекарства. Её штаб-квартира располагалась в Гринвич-вилледж, а выпускала она не очень гламурные, но необходимые обществу вещи вроде слабительного или устройства для удаления ушной серы.

Судя по судебным документам, каждому брату принадлежала треть компании, но Артур, который был занят издательским и рекламным бизнесом, делами Purdue почти не занимался. Журналист Барри Мейер в его книге Pain Killer: A «Wonder» Drug«s Trail of Addiction and Death пишет, что до этого Артур относился к своим братьям не как к родственникам, а скорее как к «последователям и второплановым персонажам». А теперь у Реймонда и Мортимера, занявших должности гендиректоров, была собственная компания.

В начале шестидесятых Эстес Кефаувер, сенатор из Теннесси, основал подкомитет, специализирующийся на фармацевтической индустрии, которая тогда росла очень быстро. Кефаувера, до этого расследовавшего деятельность мафии, особенно заинтересовали братья Саклеры.

Империя Саклеров — это полностью интегрированное производство. То есть они могут разработать новое лекарство в своей исследовательской компании, затем провести клинические исследования и обеспечить выгодные отчёты о его эффективности от множества больниц, с которыми у них есть связи, потом разработать и издать рекламные материалы, напечатать клинические статьи и рекламу в собственных медицинских журналах, а потом подготовить и разместить материалы в других печатных изданиях.

Из внутренней записки подкомитета Кефаувера

В январе 1962 года Артур отправился в Вашингтон, чтобы дать показания перед подкомитетом Кефаувера. Комиссия из сенаторов забросала его сложными вопросами, но он оказался прирождённым переговорщиком — увёртливым, хладнокровным и прекрасно подготовленным, — так что сенаторы ничего не добились. Саклер даже поймал Кефаувера на ошибке и сказал: «Если бы вы сами отучились на врача, то никогда бы не допустили эту оплошность».

А когда его спросили о продвижении лекарства от повышенного уровня холестерина со множеством побочных эффектов — среди которых было выпадение волос, — Саклер безразлично ответил: «Лучше тонкие волосы, чем толстые стенки сосудов».

Становясь всё богаче, Саклеры стали заниматься благотворительностью в сфере искусства. В 1974 году братья пожертвовали Метрополитен-музею $3,5 млн, благодаря чему и было построено крыло с Храмом Дендура. Там же Мортимер устроил роскошную вечеринку по случаю своего дня рождения. Праздничный торт был сделан в форме Великого Сфинкса, но с лицом виновника торжества.

В апреле 1987 года, когда Артуру Саклеру было семьдесят три года, он потребовал, чтобы его третья жена Джиллиан стала заниматься всеми домашними расходами. И продиктовал лаконичную записку для неё: «Я буду руководить всем только в ситуациях, когда дело касается лично меня и моей собственности». Месяц спустя у него случился сердечный приступ, и он умер.

Семья провела поминки в своём крыле Метрополитен-музея, но потом дети Артура жестоко сражались с Джиллиан и враждовали с Мортимером и Реймондом из-за наследства. Джиллиан они обвиняли в том, что она пытается украсть то, что принадлежит им по праву, а также в том, что «ей руководит жадность, коварство и желание отомстить своим приёмным детям».

Судя по информации о кратких семейных встречах Саклеров, Элизабет, дочь Артура, предполагала, что он скрыл истинный размер некоторых семейных вложений, «потому что не хотел, чтобы Морти и Рей знали, насколько выгодными они получились». Как сказал детям семейный юрист, «Невинных овечек нет ни на одной стороне конфликта».

Потомкам Артура всё ещё принадлежала треть Purdue Frederick, и Мортимер с Реймондом хотели выкупить их долю. Компания, которая тогда уже переехала в Коннектикут, а потом сменила название на Purdue Pharma, приносила под руководством братьев неплохие деньги, которые, правда совсем скоро покажутся мелочевкой. Ведь когда Мортимер и Реймонд начали присматриваться к доли потомков Артура, Purdue уже разрабатывала новое лекарство: «Оксиконтин».

Люди выращивают опиумный мак уже пять тысяч лет. Сам Гиппократ, отец медицины, знал о терапевтическом действии растения. Но даже в древнем мире люди понимали, что сильнейшая зависимость, которую вызывает наркотик, перевешивает все его позитивные свойства.

Мартин Бут в его книге «История опиума» (Opium: A History, 1996 год) отмечает, что у римлян мак был одновременно символом сна и смерти.

В восьмидесятых Реймонду и Мортимеру сопутствовал успех: инновационное обезболивающее Purdue под названием MS Contin оказалось очень успешным. Это была таблетка с морфием, снабжённая запатентованой технологией «контролируемого высвобождения» — лекарство постепенно попадало в кровоток в течение нескольких часов. Поэтому оно так называлось: от слова continuous, то есть «продолжительный».

MS Contin продавался лучше, чем все препараты Purdue. Но к концу восьмидесятых патент на технологию, лежащую в его основе, подошёл к концу, и руководители компании занялись поисками замены.

Одним из главных участников этого процесса был сын Реймонда, Ричард, — загадочный, немного неловкий мужчина, который отучился на врача, следуя семейным традициям. Ричард начал работать в Purdue в 1971 году на должности помощника своего отца, и поднялся по карьерной лестнице до одного из руководителей компании. Его имя встречается во множестве медицинских патентов.

Летом 1990 года один учёный Purdue послал Ричарду и ещё нескольким коллегам записку с опасениями: «MS Contin может столкнуться с такой конкуренцией, что стоит задуматься о создании других опиоидов с контролируемым высвобождением». В записке описывались предпринимаемые меры по созданию продукта, содержащего оксикодон — опиоид, который немецкие учёные разработали в 1916 году.

Оксикодон было недорого производить, и он тогда уже использовался в других лекарствах. Например, в «Перкодане» (вперемешку с аспирином) и «Перкоцете» (вперемешку с парацетамолом).

Purdue разработала таблетку с чистым оксикодоном по технологии контролируемого высвобождения как в MS Contin. Компания решила производить лекарство с минимальной дозировкой всего лишь в десять миллиграмм, но максимальная превышала все возможные пределы: таблетки «Оксиконтина» могли содержать 80 и даже 160 миллиграмм. Как пишет Барри Мейер в книге Pain Killer, «в плане наркотической огневой мощи «Оксиконтин» был атомной бомбой».

До выпуска «Оксиконтина» на рынок Purdue провела исследование на фокус-группах из врачей и выяснила, что главной отрицательной чертой продукта, способной помешать его широкому распространению, была прочно укоренившаяся боязнь возникновения зависимости у пациента. Но, к счастью, пока компания разрабатывала «Оксиконтин», некоторые врачи стали заявлять, что американской медицине стоит пересмотреть свои правила.

Высокопоставленные доктора вроде Рассела Портеноя, в те времена работавшего анальгезиологом (специалистом по боли) в нью-йоркском Раковом центре имени Слоан Кеттеринг, начали дискурс о проблеме хронических болей — и о том, как мудро было бы лечить её опиоидами. «Исследований о том, что эти препараты можно использовать в течение долгого времени с небольшими побочными эффектами, становится всё больше», — объявил он в интервью Times в 1993 году. Тогда же он назвал опиоиды «даром природы» и сказал, что с них нужно снять клеймо позора.

Портеной, получавший финансирование от Purdue, осудил докторов за то, что они с неохотой выписывают такие наркотики пациентам с хроническими болями, заявив, что всё дело в «опиофобии», и предположил, что случаи возникновения зависимости или сознательно превышения дозировки — это всего лишь «медицинский миф».

В 1997 году Американская академия анальгезиологии и Американское общество анальгезиологов выпустили заявление, касающееся использования опиоидов в лечении хронических болей. Его написал комитет, председательствовал в котором доктор Дэвид Хэддокс — врач, получавший деньги от Purdue.

Ричард Саклер без устали трудился, чтобы «Оксиконтин» стал блокбастером, постоянно рассказывая коллегам, сколько сил он посвящает работе над лекарством. Управление по контролю за продуктами и лекарствами в 1995 году одобрило продажу «Оксиконтина» для лечения средней и сильной боли. Исследований касательно аддиктивного потенциала вещества Purdue не проводила.

При этом Управление внезапно разрешило класть внутрь упаковок «Оксиконтина» инструкцию с заявлением о том, что это лекарство безопаснее обезболивающих от конкурентов, потому что патентованная технология контролируемого высвобождения «снижает вероятность сознательного превышения дозировки». Дэвид Кесслер, который в то время возглавлял организацию, сказал мне, что не участвовал в одобрении «Оксиконтина».

Процесс курировал Кёртис Райт — сотрудник Управления, который ушёл из организации вскоре после того, как лекарство получило разрешение на продажу. Через два года он вышел на работу в Purdue.

Мортимер, Реймонд и Ричард Саклеры запустили «Оксиконтин» с одной из крупнейших маркетинговых кампаний в истории лекарственных препаратов, используя многие техники, изобретённые Артуром. Стивен Мэй, который стал торговым представителем Purdue по распространению «Оксиконтина», вспоминает: «В те времена мы думали, что боремся за правое дело». Он говорил себе: «Миллионы людей мучаются от боли, а у нас есть решение». (Сейчас Мэй не работает на Purdue).

Компания собрала армию из тысячи торговых представителей и вооружила их графиками, демонстрирующим преимущества «Оксиконтина». Мэй съездил на трёхнедельную тренировочную сессию в штаб-квартире Purdue. На праздничном обеде его посадили за один стол с Ричардом Саклером. «Я был поражён. Моим первым впечатлением было: «Это тот самый чувак, который всё сделал. У него в руках компания, принадлежащая его семье. Когда-нибудь я хочу стать таким же, как он».

Одним из главных посылов маркетинговой компании было то, что «Оксиконтин» следует выписывать не только от сильной краткосрочной боли, которая возникает во время хирургических операций или у раковых больных, но также и от менее острых долгосрочных болей. Артрит, боли в спине, спортивные травмы, фибромиалгия — список проблем, которые мог решить «Оксиконтин», казался почти бесконечным.

Судя по внутренним документам, сотрудники Purdue выяснили, что многие врачи считали оксикодон более слабым веществом по сравнению с морфином, и компания эксплуатировала это заблуждение.

В 1995 году команда, отвечающая за запуск лекарства, получила служебную записку, в которой акцент делался на том, что компания не хочет, чтобы «Оксиконтин» стал нишевым лекарством для раковых больных. Первостепенной целью бюджетного плана Purdue на 2002 год было «расширение» сценариев использования «Оксиконтина».

Как рассказывает Мэй, «Purdue очень правильно решила сконцентрироваться на врачах вроде терапевтов, которые не специализировались на боли». Во внутренней литературе компания похожим образом рекомендовала обращать особое внимание на пациентов, которые были «новичками по части опиоидов».

Как сказал мне Дэвид Кесслер, из-за мощности и потенциальной аддиктивности «Оксиконтина» главным с точки зрения здравоохранения должна была стать «продажа минимальных доз как можно меньшему числу пациентов». Однако это противоречило конкурентным императивам фармацевтической индустрии. Так что Purdue всё сделала наоборот.

Как сказал мне Мэй, торговых представителей учили «преодолевать сопротивление врачей». Если доктор спрашивал об аддиктивности, у Мэя был заготовлен ответ: «Считается, что система доставки препарата снижает вероятность сознательного превышения дозировки и возникновения зависимости», — произнёс он и горько рассмеялся. «Именно так нам и следовало говорить. Столько лет прошло, а я до сих пор помню эти слова. Очень быстро выяснилось, что это была ложь», — продолжил он.

В 2002 году Уильям Джерджли, ещё один торговый представитель компании, сказал во время дачи показаний флоридскому государственному следователю: «Руководители Purdue предписывали нам говорить, что «Оксиконтин» практически не вызывает зависимости».

Мэй не просил врачей просто поверить ему на слово. Он показывал им исследования и научные работы других докторов. У Purdue было целое бюро спикеров, и компания платила нескольким тысячам врачей за то, что они рассказывали о позитивных свойствах вещества на медицинских конференциях. Докторам даже предлагали полностью оплаченные поездки на семинары по анальгезиологии в курортные места вроде Бока Ратон.

Такие траты оправдывали себя: внутренние записи Purdue говорят о том, что врачи, посещавшие такие семинары в 1996 году, выписывали «Оксиконтин» в два раза чаще, чем те, кто туда не ездил.

Компания рекламировалась в медицинских журналах, спонсировала веб-сайты с информацией о хронических болях и распространяла огромное количество сувенирной продукции с символикой «Оксиконтина»: рыбацкие панамы, плюшевые игрушки, бирки для багажа.

Также Purdue выпускала рекламные видео с довольными пациентами — например, в одном строитель рассказывал, как «Оксиконтин» помог ему избавиться от хронической боли в спине и вернуться на работу. Все ролики, в которых также появлялись специалисты по боли, были разосланы десяткам тысяч врачей.

Маркетологи «Оксиконтина» полагались на сарафанное радио: компания убеждала врачей в безопасности лекарства с помощью литературы, написанной докторами, которым либо платила, либо спонсировала их исследования.

Дэвид Юурлинк, возглавляющий кафедру клинической фармакологии и токсикологии в Университете Торонто, сказал мне, что успех «Оксиконтина» отчасти связан с тем, что многие врачи хотели верить в терапевтические возможности опиоидов.

Главная цель врачебной деятельности — избавление от страданий, один из самых распространённых типов которых — боль. Вот перед вами пациент с болями, а вы врач и искренне хотите ему помочь. И тут внезапно появляется лекарство, которое, как нам сказали, безопасно и эффективно.

Дэвид Юурлинк

глава кафедры клинической фармакологии и токсикологии в Университете Торонто

Кит Хамфри, профессор психиатрии в Стэнфордском университете, который работал советником по политике борьбы с наркотиками в администрации Обамы, сказал мне: «Это история сродни греческой трагедии — так много хороших врачей с добрыми намерениями оказались причастны к распространению «Оксиконтина». Степень влияния на них поражает воображение. Purdue давала деньги медицинским образовательным организациям, попечительским советам государственных больниц, даже фальшивым гражданским организациям».

Судя по тренировочным материалам, Purdue предписывала своим торговым представителям заверять врачей — по нескольку раз и без каких бы то ни было доказательств — в том, что «менее одного процента» от пациентов, принимавших «Оксиконтин», стали зависимыми от препарата. В 1999 году профинансированное Purdue исследование показало, что к «Оксиконтину» пристрастилось 13 процентов от всех пациентов, принимавших препарат.

Через пять лет после выхода на рынок Оксиконтин приносил компании по миллиарду долларов в год. «Денег вряд ли станет меньше», — сказал Ричард Саклер команде из представителей компании в двухтысячном году.

«Продажников» стимулировали на максимальное распространение препарата. В одной внутренней записке торговый менеджер из Теннесси написал:»$$$$$$$$$$$$$ Время бонусов на районе!» Мэй, которого назначили работать в Виргинии, был поражён, когда узнал, что особенно умелые коллеги зарабатывали сотни тысяч долларов комиссионных.

В один год он сам продал так много «Оксиконтина», что Purdue наградила его поездкой на Гавайи. Врачи выписывали всё больше рецептов, и руководство компании — в том числе члены семьи Саклеров в правлении — с радостью давали деньги на такие подарки. Во внутренних бюджетных планах специалисты по продажам описывались как «самый ценный ресурс компании». В одном только 2001 году Purdue Pharma выплатила $40 млн в виде бонусов для сотрудников.

Однажды Мэй вместе с коллегой приехал в Льюисбург, маленький городок в западной Виргинии. Им нужно было встретиться с одним из врачей, который входил в список самых прибыльных клиентов Мэя. Когда они прибыли, на враче лица не было. Она объяснила, что недавно у неё умерла родственница. Девочка приняла слишком много «Оксиконтина».

Артур и Мортимер Саклеры женились по три раза, а Реймонд — один. Во втором поколении семьи пятнадцать детей, у большинства из которых уже есть собственные отпрыски. И занимается весь этот клан самыми разными делами.

В 2011 году Тереза, вдова Мортимера, входящая в правление Purdue, получила медаль Принца Уэльского за филантропию в сфере искусства. Когда её вручили, Ян Дежардин, директор Далиджской картинной галереи, подметил: «Теперь она всё время будет вести себя так, словно она святая».

Софи, дочь Терезы, замужем за британским игроком в крикет Джейми Далримплом и живёт в лондонском особняке стоимостью сорок миллионов долларов. А тридцатисемилетний внук Реймонда Саклера по имени Дэвид управляет семейным инвестиционным фондом и является единственным членом третьего поколения семьи, входящим в правление Purdue.

То, что Purdue — частная компания, и есть причина той тайны, которой окутана связь семьи Саклеров с «Оксиконтином». Публичная компания должна периодически разглашать внутреннюю информацию акционерам. Но Purdue, как пишет Барри Мейер, «была личной вотчиной семьи Саклеров».

В журналистских материалах об «Оксиконтине» изредка указывается, что прибыль от продажи лекарства идёт Саклерам, но в них семья обычно показывается как монолитная структура. Но, как и в любом крупном клане, у Саклеров случались неурядицы. Например, в восьмидесятых Мортимер подал в суд на свою бывшую жену Гертруду, заявляя, что она незаконно завладела его квартирой на Пятой авеню и сдавала её компании моделей и фотографов.

Из потомков Артура в правлении компании нет никого. В суде Лонг-Айленда, роясь в файлах, касающихся семейной ссоры вокруг богатств Артура, я наткнулся на любопытный документ. Он гласил, что после «длительных переговоров» сторона Артура продала свою треть Purdue Реймонду и Мортимеру.

«Я никогда не владел даже крохотной частью Purdue. Ни один из потомков Артура Саклера никак не связал с продажами «Оксиконтина» и не получал от этого денег», — ответил мне в электронном письме Майкл Саклер-Бернер, бруклинский певец и автор песен, который приходится внуком Артуру Саклеру. Майкл, конечно, ничего не написал о «Либриуме», «Валиуме» или MS Contin, но добавил: «Учитывая то, как сейчас относятся к «Оксиконтину», я рад, что вы решили прояснить ситуацию».

Несмотря на то, что Мортимер Саклер владел большой частью компании, в штаб-квартире он появлялся редко. В 1974 году он отказался от гражданства США — по некоторым сообщениям, из-за налогов — и жил яркой жизнью богатого европейца, переезжая между своими резиденциями в Англии, шв

©  vc.ru